Менестрель сразу не понравился аристократу. Помилуйте – кому же это может понравится бродяга в лохмотьях, и нет бы просто нищий, так нет, ещё песни распевать удумал! И какие песни – вроде бы и ничего особенного, о звонких мечах да нежных речах – а вслушаешься – вроде нет-нет, а и промелькнет что-то невразумительное и о казне растраченной и о фрейлине знакомой которая, гм... Впрочем, уж лучше и не вслушиваться.
Аристократ приосанился и ещё раз изучающим взглядом окинул тощую фигурку в сером плаще. И ведь видел же где-то бродягу этого, да вот только где! А, что толку рассуждать, все они, колобродят которые, на одно лицо. Но этот вовсе какой-то удивительный, одет как нищий – а милостыни не просит, Бога за тебя не молит, за полу не хватается, ещё и лютня за спиной!
К слову о лютне. Не этот ли самый бродяга вчера ночью концерт под окнами устроил, до рассвета струны перебирая у самого дворца королевского?
Хм... Вчерашнее и не вспоминать бы, и сам аристократ хорош – в одних портках в пляс пустился, да ещё с девкой какой-то, тогда, в потёмках то не разобрал, решил было что посудомойка из кухни его величества, под утро только обнаружил что то дочка городского судьи! И нет бы жениться теперь как честному то человеку (при этой мысли аристократ ещё более вдумчиво приосанился и в уме пересчитал подотчетных ему мздоимцев) – так ведь у самого свадьба на носу с такой же аристократкой, даром что молодая, а уж спеси не занимать. Не рушить же из-за судейской дочери которая, признаться, под утро оказалась здоровенной бабищей в зрелых летах, своё будущее семейное счастье!
Непорядок.
Впрочем, если бы кто и задался целью передать менестрелю мысли, промелькнувшие в глазах аристократа, когда тот буквально испепелял менестреля взглядом – ничего хорошего бы из этого не вышло – колоброд бы попросту ничего не понял. Да, на язык менестрель был дерзок, песни бывало распевал во всё горло – но уж простите, разве адресовал кому-то конкретному свои стихосочинения? Даже когда и костил на чем свет стоит прогнившую монархию наравне с аристократией – и то имен не упоминал да и в обращении к царственным персонам был вполне себе корректен. А уж если помянул пару раз бранным словом царствующую особу (дай Бог здоровья) – то не со зла, а так, к слову пришлось.
Да и какие песни! Вот уж если бы аристократ вздумал сейчас упрекнуть менестреля в том что тот-де непочтительно отзывался о ком-то в песенной форме, менестрель бы наверняка или надолго бы задумался, или бы моментально обвинил аристократа во лжи! Помилуйте, господа хорошие, какие же песни петь когда давеча по лесу гуляючи горло сорвал так что не привели господь! А всё из-за чего? Истина глаголет – все беды наши из-за женщин, не надо было к той девице подкатывать, да и сама бабенка хороша – поулыбалась, глазками похлопала, а потом чай, все штаны себе менестрель изодрал, от мужа разгневанного убегая по колючим кустам.
Вот и пришлось в лесу поорать, покуда к друидам не забег и по репе не получил посохом от тамошнего шамана.
Так что какие же песни? Так, лютню рукой гладил, струны звенели, песня без слов лилась, так ведь неужто что одной музыкой сказать можно, ужель оскорбит пусть и не самая умелая игра слух блистательного вельможи?
Но ничего такого менестрель не подумал потому что аристократ молчал и только сверкал гневными очами. Но это менестрелю было не впервой – чай и собаками травили, и из границ выдворяли и на виселицу вели, да в последний момент из петли вынимали.
Много повидал менестрель, много, и людей разных в жизни встречал – плохих ли, хороших, хороших меньше, плохих больше – ну да уж жизнь такая она.
Впрочем, отдадим должное – менестрель искренне верил в то что все люди делятся на хороших и очень хороших. И черт его знает почему он вбил в свой котелок такой странный постулат, однако же что бы с ним не происходило и как бы его не били – и какими сапогами! какими дубинами! – был он уверен в своей правоте.
Аристократ, например, по его мнению был человеком хорошим. До очень хорошего не дотянул – но здесь уж простим менестрелю, были у него с аристократом свои счеты. Нет, злопамятным колоброда уж никак не назвать, предательства он не прощал, это да, а вот злопамятности не было не на гран. И вот ведь какое дело – так уж вышло – но аристократ уже встречался на пути менестреля. Не как друг, не как враг, но как убийца. Руки аристократа, надо заметить, холёные и с изящными пальцами, непременно затянутые в перчатки из белой лайки – были в крови. Не то чтобы очень, даже, пожалуй, совсем едва-едва, а днём и не заметно, если и не приглядываться то и вовсе нет... Но всё-таки для проницательного взора не укрылось бы то что аристократ убивал. Убивал жестоко, убивал невиновного, убивал ради удовольствия, при этом не получая ничего – ни наслаждения ни отвращения, только разве что скуку разгонял. И на счету аристократа уже была одна жизнь, жизнь довольно ничтожная, но всё-таки жизнь.
А дело было так. Менестрель бродил по свету и в какой бы город он не приходил – везде сами собой заводились у него друзья. Ещё бы – послушать звонкую лютню да нездешние песни всегда охотников хоть отбавляй, а ещё и колоброд сам был больно уж диковинным – и одет хоть в лохмотья, да из странного полотна, на руках черной краской какие-то невиданные письмена – словом – и посмотреть было на что, а послушать то и вовсе каждый горазд был. Времена, сами понимаете, какие, войны да битвы, уж кто поведает что в мире творится кроме заезжего бродяги!
Колоброд ходил один, то горделиво скакал на плохонькой кобылке которую, впрочем, уже на другой день после покупки пропивал в ближайшей таверне, а чаще всего брёл, закутавшись в серый плащ и что-то тихонечко напевал.
Вот такой был бродячий менестрель до тех пор пока не повстречал Друга.
Долго можно рассказывать про то как же однажды пересеклись пути двух тёмных - безродного менестреля и утончённого князя, целую балладу можно сложить про поединок двух бывших врагов и после битвы – друзей. Да только нет тому цены, как и нет вины менестреля в том что зарубили князя тупым клинком ни за что ни про что. Менестрель, признаться, долго ещё себя казнил за то что не уберег друга, что в путь долгий втравил, за то что в страну по законам волчьим живущую завел. Да что толку со слов – убили князя, менестреля вот до поры жить оставили.
А аристократ кровь с клинка стёр, оглянулся по сторонам – никто, чай, смертоубийства не видел, а кто и видел тот не обидел, так, чуток пригрозил – вот, дескать, вашество, вы бы это не того, а малость бы помягче – келейно бы. Аристократ тогда ещё, помнится, головушку буйную потупил, опустил очи долу – виноват мол, обознался-с, больше не повторится. Менестрелю бросил пару монет на бедность, и в спину толкнул – иди мол, друг, на все четыре стороны, поднадоел. Будет скучно – свистнем.
Менестрель и ушел. Не то чтобы гнева в нём не было, мести какой, да только себя знал – это ж он только в песнях языкастый да ехидный, а за жизнь за всю бродячую поди в руке ничего тяжелее лютни не держал, арбалеты да луки хоть и воспевал – а в бою испытать так и не удалось. Да и какой там бой! Хоть и распевал про войны страшные да кровавые, про битвы смертные, а только сам и супротив последнего ратника не выстоял бы – и ростом то высок, да телом тщедушен, вся сила видать в голос ушла.
Ушел менестрель до поры до времени, да вот землю обогнул да на том же месте оказался. И аристократа позабыл давно, в памяти только рассветы светлые да реки чистые, в песнях только мечи звонкие да рыцари храбрые.
Так вот поди ж ты – встретились. Менестрель и сам не сразу понял кто перед ним, глаза ещё в хмельной пелене, голова тяжелая, сейчас бы в поле да сумку под голову дорожную, да плащом укрыться – а там хоть ты пропади весь мир пропадом – крепок сон бродяги!
А потом нет узнал, да только гневом не воспылал, верно говорят – кто старое помянет – тому глаз вон. Усмехнулся только, вот мол и аристократия куда пошла – всю же ночь вместе с ним отплясывал экий вельможа!
Так и посмеялся менестрель, уж и руку протянул - мол, бывай, друг, хорошо бы тебе жить да поживать, только чего уж бабу вчера такую больно страшную нашел, неужто во всём королевстве кого поизящественнее не нашлось?
Нахмурился аристократ, уж кому-кому, а ему ли упомнить всех баб с которыми он загулял да всё пиво что выпил! А только не след певцу бродяге такие заявления самому аристократу, доверенному его высочества делать!
Да что говорить долго, осерчал аристократ знатно, припомнил ещё и как менестрель у князя кровью истекающего рыдал, слова какие непочтительные говорил! Достал из ножен меч короткий да острый, не раз кровью обагрённой – верных, неверных ли – кто уж за давностью лет разбираться будет!
И вонзил в самое сердце менестрелю, и лютню в щепу растрепал-разнёс, плащ и без того изорванный разорвал, да только как руки ни марал – песню звонкую задушить не смог.
Умер менестрель, убили менестреля, убили да не похоронили, не приняла сыра земля менестреля. Стала душа его неприкаянная по миру колобродить да в окна заглядывать, да песни подхватывать.
Умер менестрель – да и что с того – сколько в мире дорог, сколько в мире бродяг – всех и не перечесть!
Умер менестрель.
А аристократа, сказывают, в ту же ночь зарубили, панталоны, вишь ты, сняли, да пинком угостили по причинному месту.
Потом, правда, усмотрели в том страшную несправедливость – за одного то бродягу и цельного вельможу жизни лишить! И, натурально, к королю на поклон – мол, царь батюшка, дело такое, не виноват аристократ и вот те на! И не убивал он никого, и в руках то ножа не держал никогда боевого, а если и бродяга какой помер пред ним – да мало ли колобродит кто по дорогам нашим, главное чтобы в королевстве всё спокойно было, деньги в казну поступали в количестве изрядном, да дороги в порядке содержались!
Махнул стороны той государь рукой, говорит, и делов то ваших я знать не знаю, а что провинился аристократ – то и верно, в чинах я его не подниму, а если он карьер с нуля начать решил – то и ладно, а только руки я умываю, как, впрочем, ничему и не препятствую. А ежели в государство наше ещё какой менестрель-сумасброд заглянет, тут хоть и милости просим, да только лютню пущай у границ оставит да песен не слагает, мало ли кто и что решит да подумает!
Тут и аристократа под белы рученьки вывели, платье замаранное оправили, лицо благородное умыли да на казённую квартиру повели – отметить чтобы честь попранную, но, слава господу и царю – восстановленную.
И пел народ да гулял, возвращение аристократа прославлял. Там и я был, мёд пиво пил, по бороде текло, да в рот не попало. На том и сказке конец, а кто слушал молодец.
