ШУМные сказки на ночь №2

[Araffat]

Последний пит-стоп

[Araffat]

Или Ахтунг!!!

Последний пит-стоп

 

 

 

Жан никогда не думал, что нескончаемый, выматывающий душу рев моторов сможет опротиветь ему – ведь это была его жизнь. Тем не менее, сейчас эти звуки, хоть и приглушенные наушниками, казалось, капля по капле вытягивали из него последние остатки разума и гордости. Он никогда не упускал возможности посмеяться – или дать посмеяться другим – над своей сентиментальностью, но сейчас был не тот случай. Именно поэтому он так напряженно вглядывался в мониторы, ровнехонько ничего на них не различая. Чтобы никто не заметил его слез.

 

Конечно, это бесполезно – он слишком крупная фигура. Вот и сейчас за спиной пыхтит под тяжестью камеры японец-оператор, и миллионы телеэкранов показывают смешное круглое лицо мультяшного «доброго дядюшки», которому так не идет застывшее выражение беспросветного отчаяния. Наверняка профессионал-телевизионщик не преминет подметить и показать крупным планом скользящую по пухлой щеке слезинку, и десятки комментаторов на всех языках мира сочувственно-азартно обсосут эту деталь со всех сторон, комментируя «горечь расставания с любимой командой, которой отдано столько лет жизни». Да, столько лет жизни... и сердце. Одно человеческое сердце, разрывающееся от боли – много это или мало? Но Жан решил твердо. Он уходит. Ему нечего делать в гонках без... вот и сказано это слово. Без Михаэля.

 

Жан сделал вид, что поправляет наушники, и украдкой вытер глаза. До конца сезона он формально оставался главой команды, но, понимая его состояние, инженеры и механики негласно пришли к общему решению не трогать его напоследок, не грузить техническими деталями. Пусть спокойно досмотрит последнюю в своей жизни гонку.

 

Может быть, это была неверная тактика. Может быть, непреходящая, четко организованная суматоха паддока отвлекла бы Жана от мучительных переживаний, но здесь все уже решали без него, и он бесполезно сидел на дурацком высоком табурете – слишком высоком для его маленького роста, а ведь он всю жизнь панически боялся высоты! – и невидяще смотрел на мониторы, где отматывала в обратном порядке остающиеся круги его последней гонки непобедимая красная стрела.

 

Михаэль... Михаэль уходил из гонок на пике славы. Семь чемпионских титулов – вряд ли кому-то удастся повторить его рекорд в будущем. Он достиг всего, к чему только можно было стремиться, и теперь уходил – вне всякого сомнения, лишь на некоторое время – чтобы отдохнуть от слишком громких фанфар. У него было все, чтобы спокойно пережить окончание карьеры: молодость, сила, красота, семья, друзья и деньги. Жан же уходил в пустоту. Ему почти шестьдесят, и на всем белом свете у него нет никого, кроме этой команды, с которой он сроднился до такой степени, что иногда ему казалось – в их жилах течет общая кровь. И все-таки он не мог не уйти. Потому что уходил единственный человек, связывавший его с гонками. Михаэль.

 

На протяжении сезона многие гонщики, оторванные от своих семей и подруг, не чурались легких, ни к чему не обязывающих интрижек, и в командах снисходительно относились к такой форме приложения не находившей себе выхода энергии. Такое «фронтовое братство» сплачивало и без того тесный мирок паддока, позволяло гонщикам действительно чувствовать себя единой семьей. Единственное, о чем заботились очень строго – так это о том, чтобы ни одна из историй не получила огласки, поэтому прилюдные выражения эмоций либо настрого запрещались неписаными соглашениями, либо умело маскировались под обычные дружеские изъявления приязни. Поскольку в большинстве случаев речь шла именно о дружеской приязни, соблюдать приличия удавалось почти всем. Но только не в случае с Жаном. Потому что тут была штука опасная и непредсказуемая – самая настоящая большая любовь.

 

 

 

Михаэль был не просто красив – его окружала аура какой-то «нездешности», чудесная искрящаяся пелена неправдоподобности, окутывающая гениальных людей. Когда он смеялся – невозможно было не улыбнуться, когда грустил – у всех сами собой сжимались кулаки от желания защитить его. Непогрешимый бог, он был по ту сторону понятий добра и зла, и он мог выбрать себе – хоть на полчаса, хоть на всю жизнь – любую женщину и любого мужчину из тех, что окружали его. И никто не мог понять, почему в конце концов он остановил свой выбор на маленьком толстом спортивном директоре «Феррари» - годящемся ему в отцы смешном человечке с редкими волосами, вечно щурящимися, словно на солнце, добрыми глазками и не сходящей с лица мягкой улыбкой. Наверное, это была интуиция, та самая, что привела Михаэля к вершинам автоспорта – под забавной внешностью и повадками он увидел бесконечно любящее и преданное ему сердце.

 

 

 

Жан поерзал на своем нелепом насесте и снова сделал вид, что поправляет наушники, пытаясь отвернуться от назойливого оператора. В этот день последней гонки воспоминания не желали отпускать его, он почти не видел реальности за картинами, встающими перед его внутренним взглядом. Михаэль был его богом, его солнцем, его единственной радостью... Ради него он был готов на все и в мыслях не раз представлял себе с забавной юношеской горячностью какие-то смутные, но ужасные испытания, которые он прошел бы ради любимого. Ради Михаэля он сдержанно вел себя не только на публике, но и наедине, ради него пил чай с его женой, разыгрывая этакого наставника Йоду, чтобы не давать шанса ни малейшим подозрениям. Ради Михаэля тащил нелегкий груз руководителя команды, терпел известность и журналистов, бульварные газеты и вспышки камер, толчею и суматоху, бестолковые тусовки и официальные приемы... Он никогда не просил ничего взамен своей преданности – быть рядом с Михаэлем и чувствовать на себе свет его лучей было для него достаточно.

 

 

 

Трескотня в наушниках достигла какой-то уже совершенно запредельной громкости. Жан с огромным трудом заставил себя собрать разбегающиеся мысли и прислушаться к голосам инженеров. Многолетняя привычка отсеивать все лишнее не подвела его и на этот раз: мгновенно собравшись, он уже через секунду понял, что происходит нечто невероятное для Сузуки – начинается дождь.

 

Тучи нагнало с моря за какие-то двадцать минут, и первые капли уже летели к земле из хмурых серых туч. Жан настолько пришел в себя, что даже смог усмехнуться – «вот, наплакал» - и, соскочив с табурета, рысцой отправился к боксам. Какой бы неожиданностью ни стал этот незапланированный дождь, выдрессированные механики отреагировали моментально, и дождевую резину уже расчехляли. В наушниках послышался четкий голос с преувеличенной артикуляцией – Михаэля зазывали на пит-стоп на следующем круге, Рубенса, естественно, ждали кругом позже.

 

Жану было не положено находиться в боксах во время пит-стопа, но это был последний пит-стоп в его жизни, и никто не решился указать директору на его неуместность здесь. Он встал в глубине, так, чтобы не мешать суетящимся механикам, и картины недавнего прошлого вновь своевольно поплыли у него перед глазами.

 

Он приходил к Михаэлю нечасто – раз в месяц, даже реже, и каждый раз сердце так колотилось у него где-то в горле, что он боялся задохнуться. Брошенным искоса взглядом, незаметным кивком головы, тихим словом «пойдем» Михаэль накрепко привязывал его к себе, и на этой привязи он шел за ним покорно и радостно, со страхом, ожиданием и надеждой. Каждый раз он не мог понять, что заставляет этого солнечного бога приходить в его неумелые и неловкие объятия – Михаэль не говорил, а он не спрашивал. Михаэля не мучила звездная болезнь, он был внимательным и нежным, но Жана почему-то не оставляло ощущение, что он просто новая машина великого гонщика, и Михаэль идет к очередной победе, слившись в одно целое с живым на этот раз болидом – по крайней мере, Жану не раз казалось, что в остановившихся глазах Михаэля отражается взмах клетчатого флага... Жан не смел плакать в присутствии Михаэля – ему казалось, что он позволяет себе слишком много, даже просто коснувшись его – но у себя дома или в гостиничном номере он отводил душу, выплакивая всю горечь бывшей так близко, но все-таки не состоявшейся сказки.

 

Теперь он вспоминал эти ночные слезы в подушку со злой усмешкой, так не вязавшейся с его добродушным лицом. «Ты думал, что тебе этого мало? Ты хотел чего-то еще? – непривычно жестко бросал он самому себе насмешливые вопросы. – А теперь подумай, как ты будешь жить совсем без того, что неблагодарно называл «подачкой»!»

 

В последний раз – две недели назад – Михаэль, против обыкновения, поймал его за руку, когда он попытался встать с разворошенной постели.

 

- Постой, - сказал он и сел по-турецки среди подушек, накинув на плечи одеяло. – Я должен кое-что сказать тебе.

 

Его слова не были неожиданностью для Жана, он знал, что именно этим все и закончится, но все равно вспоминать их было почти невыносимо больно.

 

«Я ухожу, - говорил Михаэль, - и нам пора расстаться. Я возвращаюсь к своей семье, и мне ни к чему лишние слухи. Надеюсь, ты поймешь меня. Мне было очень хорошо с тобой, - тут Жан сделал слабый жест, пытаясь остановить его, но Михаэль только покачал головой, - но все должно закончиться здесь и сейчас, как заканчиваются для меня гонки.»

 

Михаэль наклонился и поцеловал его, легко, едва коснувшись губами.

 

Жан встал, оделся и вышел. Он знал, что поступает некрасиво и грубо, что он должен что-то сказать – поблагодарить, попрощаться? – но сил у него не было. Его тело еще таяло, как воск, на его коже все еще горели следы прикосновений, но в его глаза уже спокойно и насмешливо смотрела зубастая холодная тварь ожидавшей его пустоты.

 

 

 

Бэнг! Бэнг! Бэнг! – монотонно лупил дождь в жестяной козырек. Жан засунул под мышки коченеющие руки и услышал, как стремительно приближается вой одного из болидов, чей голос он безошибочно узнавал среди двух десятков других. Разбрызгивая лужи, алая «Феррари» влетела на дорожку и замерла перед боксами как вкопанная. Красный шлем, сверкающий спонсорскими наклейками и каплями дождя, чуть заметно качнулся, и Жан замер, почувствовав, что глаза Михаэля нащупали его сквозь темный плексиглас и полумрак бокса. Как загипнотизированный, он механически шагнул вперед. Оператор приглушенно взвыл и заметался, ловя наилучший ракурс – выражение круглого, залитого слезами лица спортивного директора «Феррари» нельзя было назвать иначе чем молитвенным.

 

В следующую секунду произошло гораздо больше событий, чем возможно описать на бумаге или хотя бы сказать вслух, поэтому представим себе, что в нижнем правом углу экрана появилось табло, отсчитывающее секунды с начала этого удивительного пит-стопа.

 

Один.

 

Вальяжно стаскивающие шлем и перчатки после финиша гонщики – туфта. Когда это необходимо, вся амуниция сбрасывается в неуловимые доли секунды. Никто и ахнуть не успел, как полетели в лужи – справа и слева – знаменитые красно-белые перчатки, за ними пустой кастрюлей загремел шлем, затрещал зацепившийся шнурок на подшлемнике, и короткие встрепанные волосы чемпиона мира мгновенно промокли под щедрым ливнем. Внимательные глаза скользнули по замершей на полушаге фигурке в красном комбинезоне. Едва заметное движение тонких длинных пальцев, поворот головы, на миллиметр разомкнувшиеся губы – «Иди сюда». Неверящий взгляд в ответ – и более настойчивое: «Иди ко мне».

 

Два.

 

В бедро толкнулся мокрый горячий пластик кокпита. Сияющие сумасшедшие глаза в мокрых ресницах – совсем рядом. Механики почтительно расступаются – им еще невдомек, они все еще думают, что директор сейчас начнет давать ценные указания. Но оператор уже что-то сообразил, он лихорадочно выскакивает прямо под дождь и падает ничком в лужу в поисках самого выигрышного ракурса. В наушниках непонимающий голос Росса – «Что ты делаешь?»

 

Жан эхом повторяет:

 

- Что ты делаешь? – но уже поздно: Михаэль приподнялся – наверное, встал на колени на сиденье – и одним легким движением опрокидывает Жана поперек кокпита, так что тот почти лежит у него на руках.

 

- Что я делаю? – счастливые, безумные глаза близко-близко. – Я делаю единственную правильную вещь в своей жизни.

 

Теплые, нежные губы накрывают губы Жана, и тот, чувствуя себя утопающим, неловко хватается одной рукой за плечо Михаэля.

 

Три.

 

Оператора разбирает нервный смех, камера дрожит, но работает исправно. Телевизионщики не в силах оторваться от самой заманчивой картинки за всю историю «Формулы 1», и кадр транслируется на все мониторы. Сотни тысяч людей на автодроме и миллионы по всему миру одновременно переводят дыхание. Кто-то трет глаза, кто-то щиплет себя за руку, кто-то хлопает по столу в поисках сигарет – этого просто не может быть!

 

Разговор одними глазами – но тут не удивляешься уже ничему. «Ты сошел с ума! Это же конец всему – твоей карьере, твоей семье, твоей репутации...» - «Я знаю. Зато именно сейчас я получил то, что хотел. Одинокая старость, говоришь ты? Все кончено, значит? Фиг тебе – все кончено! Все только начинается!»

 

Только теперь механики поняли, что таким образом босс явно не может раздавать ЦУ. Переднее левое колесо плавно выпадает из рук рабочего, подкатывается к ногам Росса Брауна и, сделав несколько кругов, уютно укладывается на асфальт. Заправщик странным томным жестом склоняет голову на толстый шланг, лежащий на его плече; керосин поблескивающей струей льется по боку болида и смешивается с водой из лужи.

 

Четыре.

 

С VIP-трибуны доносится истерический вопль Коринны. Мадам Шумахер потребовалось довольно много времени, чтобы поверить своим глазам, но теперь наконец она понимает, что это не шутка и не дурацкий розыгрыш, и она визжит, прижимая кулаки к щекам, объятая первобытным животным страхом, словно увидев перед собой привидение.

 

«Но как же семья? Как же твоя жена?» - «Знаешь, у меня было время для переоценки ценностей. Я понял, что на самом деле важно в этой жизни.»

 

Нежные, горячие губы... Бездонные глаза – неуверенность, насмешка, отчаяние, бесшабашность, любовь, страх... страх? Ну нет! Страха не будет, ведь если ты со мной, ничто в мире не страшно! Не бойся. Иди ко мне... Тебе не тяжело?

 

Вопли и трескотня в наушниках – где-то там, далеко, но все равно мешают (да и целоваться мешают эти дурацкие конструкции!) Одно движение – и красные фирменные мембраны на тяжелой дуге отправляются в лужу, и сразу же врывается в уши свежий сырой ветер, растерянные голоса, редкие гудки с трибун и надсадный вой машин, упрямо идущих к завершению своей последней – ха-ха! – гонки.

 

Пять.

 

Бэнг! Бэнг! Бэнг! «Паровозик» у боксов «Феррари» выстраивается так мгновенно, что никто не успевает и глазом моргнуть. Первый – Монтойя. Он, как и было положено, заехал на пит-стоп, но происходящее в боксах Скудерии заставило его почти машинально притормозить. В него, не поняв его маневра, со всего размаха врезается Ирвайн, тому в зад заезжает Рубенс, чинно следовавший на свой плановый пит-стоп. Скорости на пит-лейне маленькие, поэтому никто не пострадал, но даже серьезная авария не смогла бы отвлечь внимания гонщиков от целующейся пары. Осторожно, крадучись – вдруг заметят? – а потом уже открыто они выбираются из болидов и редкой цепочкой приближаются к боксам. Бэнг! – засмотревшийся Райкконен врезается в груду металлолома и продвигает ее сантиметров на пятьдесят вперед, но, даже не заметив этого, зайцем выпрыгивает из машины и присоединяется к товарищам. Суетливо мечутся у запасных шин и лэптопов механики – никто не командует ими. Инженеры и рады бы, но гонка уже пошла коту под хвост, и в такой ситуации совершенно непонятно, кого тащить, кого ругать и кого пинками выгонять на трассу... А главное – зачем.

 

Чарльз Уайтинг зачарованно смотрит на большой монитор и дрожащей рукой тянется то ли к валерьянке, то ли к бокалу «Мартини». Пару раз он принимался было шипеть «Что происходит?», но вовремя понял, что в этом нет смысла. Хочет он того или не хочет, но с нынешнего дня прежней «Формуле 1» пришел конец. Что придет ей на смену – пока не может предсказать никто, даже он сам.

 

Шесть.

 

«И все-таки – зачем это тебе? Ты захотел просто посмеяться надо мной, проверить, как далеко я могу зайти из любви к тебе? Далеко... очень далеко. Я могу и не останавливаться на этом, хочешь?» - рука с побелевшими костяшками рвет непослушную липучку на воротнике комбинезона, в маленьких, всегда добрых глазках неопределенного цвета застыло безумие.

 

«Прекрати», - сильные, тонкие пальцы повелительно накрывают пухлую ладошку. – «Сколько можно повторять – это не шутка, не пиаровский ход, не попытка поиздеваться над тобой! Я делаю то, что хочу, с тем человеком, который нужен мне больше всего на свете. Я люблю тебя, ты можешь это понять?»

 

Словно ослепительно яркая вспышка... Словно Хиросима и Нагасаки вместе... Я не верю тебе!

 

Но нет никаких атомных взрывов, это не смерть, а жизнь, и щедрый дождь все льется и льется на горячие щеки, на тянущиеся нежные и сильные руки, поливает замершую алую машину и двоих в красных комбинезонах.

 

Семь.

 

Свершилось удивительное – впервые за всю историю российских трансляций замолчал Алексей Попов. Миллионы русских болельщиков затаили дыхание, всматриваясь в изображение на экране, сопровождаемое непривычным «э-э-э».

 

Трибуны практически безмолвствовали, не зная, смеяться, плакать или свистеть. Изредка невпопад взревывали дуделки, но так жалобно и одиноко, что их не принимали в расчет. Фанаты потерянно кутались в дождевики и укрывались под зонтиками.

 

Внезапно в томительной почти-тишине с самой дешевой «зеленки» взвился пронзительный девичий голос.

 

- Beware of slashers! – провозгласила она торжественно, хрупкая фигурка по-дирижерски взмахнула руками, и на призыв Transmission Failure отозвались десятки голосов, подхвативших ее клич своими разной стройности выкриками:

 

- Go-go!

 

- Йоу!

 

- Ye-e-ah!

 

Тут же вокруг этого веселого оазиса конструктивной мысли возникли дудельщики и свистельщики всех мастей, и дорвавшиеся наконец до нормальной жизни слэшеры повели за собой растерянных болельщиков.

 

Восемь.

 

По трассе живыми памятниками человеческой забывчивости потерянно кружили две «Минарди» (все остальные гонщики давно уже собрались в боксах и азартно наблюдали за целующейся парой, изредка начиная хоровой отсчет). Йоко Оно, выполнявшая роль почетного махальщика на этом Гран-При, наконец-то с облегчением подняла клетчатый флаг, возвещая окончание сезона-2004 и первую в истории победу Алекса Йонга (а что делать, если кроме него и Маркеша, никого на трассе не было?)

 

Впрочем, эта удивительная победа оказалась изрядно попорчена. Никто не встречал новоявленного призера – все по-прежнему толкались около боксов «Феррари».

 

Конец пит-стопа.

 

Жан уперся рукой в край болида и с трудом выпрямился. Его губы горели, голова кружилась – он едва узнал в группке решительно движущихся к ним людей Экклстоуна, Уайтинга и Мосли. Откуда-то сверху доносились всхлипы хлопотавших вокруг лежавшей в обмороке Коринны дам. Визжали и дудели слэшеры. Обиженно ждали почестей Йонг и Маркеш. В комментаторской кабине Попов слабым голосом рассказывал что-то о конфигурации первого левого поворота.

 

- Вы сорвали гонку, - сурово произнес Берни.

 

- Вы дискредитировали «Формулу-1», - презрительно добавил Макс.

 

- Вы за это ответите, - непроницаемо заявил Уайтинг.

 

Жан повернул голову – Михаэль безмятежно смотрел на него. Его красный комбинезон был сухим на груди – там, где к нему прижимался его любимый.

 

Жан поднял глаза и спокойно сказал:

 

- Я делаю то, что считаю нужным, с человеком, которого я люблю.

 

[Новотно Стоечко]

Ну баян жыж!

Ну археолог, ну ерш твою двадцать! Найди соответствующую тему - или во флейме, или в сортире, конец 02-го, по-моему.

[Guest Nevada]

мляяя... ну и гадость....

[Xaoc]

тьфу... ну тебя нахх, Арик...

[Случайный]

Мдясс...

А я смеялся... Видно, чё-то с головой.

 

Ушёл к психиатру.

[Vedma]

Фи!!! :mad:

 

Гадость какая.... кошмар....

[Safety carr]

Бяка

[Vedma]

....

 

Ушёл к психиатру.

Ты потом результаты медицинского заключения обнародуй, если не сложно, а то как-то... подозрение вызывает... смех... по такому поводу...

[Safety carr]

Ты потом результаты медицинского заключения обнародуй, если не сложно, а то как-то... подозрение вызывает... смех... по такому поводу...

Это наверное смех и слёзы сразу...Хотя слёзки тут тоже не в тему...

[Slightly Mad]

Да, после обесцвечивания таким опусом Красный дозор еще долго подкрашиваться будет! Хе-хе... Правда, как подкрасится... Е-мое, представляю, че там Случайный понапишет.