Тёмный менестрель

Астрид Лингрен Стук-постук Давным-давно, во времена нищеты и голода, по всей стране водились волки. И вот однажды на хутор Капелу пришел волк и напал на овец. Проснулись утром хуторяне, глядь, а курчавые овечки и ласковые ягнятки лежат на лугу мертвые, и кругом разбрызгана кровь - всех волк загрыз, ни одной не оставил. Худшего несчастья для бедных людей невозможно и представить. Ах, как горевали, как плакали обитатели Капелы! Как проклинала вся округа кровожадного убийцу! Мужики собрались и с ружьями, с ловчей сетью отправились на охоту, выгнали зверя из логова и поймали в сеть. Там волку и смерть пришла. Поделом ему, злодею. Не будет больше овец губить! Да только плохое это утешение: пропали овечки - назад не воротишь! Ужасное горе случилось в Капеле. Больше всех горевали двое: дедушка да внучка Стина-Мария, самый старый и самая малая из обитателей Капелы. Сели они на пригорке позади овчарни и заплакали. Сколько раз они любовались отсюда овечками, которые паслись на лужайке, и всегда все было тихо и спокойно, никаких волков в помине не было. Все лето каждый день дедушка и внучка приходили сюда: дед грел на солнышке старые косточки, а Стина-Мария строила среди камней игрушечные домики и слушала дедушкины рассказы. Дедушка много сказывал такого, про что знают только старые люди. Про хульдру - чешет хульдра золотым гребешком свои длинные волосы, а сама спину закрывает, потому что сзади она пустотелая; и про эльфов сказывал дедушка - к эльфам близко не подходи, эльф дохнет на тебя, порчу наведет; еще сказывал дедушка про водяного - водяной живет в речном омуте и на арфе играет; от дедушки узнала Стина-Мария про троллей - тихо бродят тролли в лесной чаще; и про подземных жителей - эти прячутся в глубоких норах, и даже и имя их нельзя произносить вслух. Обо всем этом и толковали дедушка и внучка, сидя за овчарней, - старый да малый всегда друг к другу тянутся. Иной раз дедушка говорил Стине-Марии заветный стих, такой же древний, как хутор Капела: Стук-стук-постук! Для овечек тучный луг. Сколько было - столько есть. Тучек на небе не счесть. В такт этим словам дедушка ударял посохом о землю, а под конец подымал его над головой, чтобы Стина-Мария поглядела, как в вышине пасутся тучки; поэтому, дескать, небеса хранят всех овечек и ягнят, которые живут в Капеле. Но сегодня дедушка со Стиной-Марией оба плакали, потому что нынче никак нельзя было сказать "сколько было - столько есть", овечки погибли все до единой, и небеса, хоть и пасутся на них тучки, не уберегли земных овечек и ягнят от волка. - Кабы живы были овечки, мы бы их завтра стригли, - сказала Стина-Мария. - Да, кабы живы были овечки, - вздохнул дедушка, - мы бы их завтра стригли. Стрижка овец была для Капелы праздником. Конечно, для овец и ягняток никакой радости в этом не было, зато радовались Стина-Мария с дедушкой и все остальные обитатели хутора. Сначала на холм возле овчарни притаскивали большую бельевую лохань, потом доставали большие овечьи ножницы, которые в остальное время висели на стене в сарае, а мама Стины-Марии выносила из дому нарядные красные ленты, которые она соткала своими руками, - этими лентами овцам опутывали ноги, чтобы не разбежались. Потому что овцы трусили и не хотели купаться в лохани, им не нравилось, когда их связывали и переворачивали вверх ногами, им неприятно было прикосновение холодных железных ножниц. И они совсем не желали расставаться со своей мягкой, теплой шубой для того, чтобы обитатели Капелы могли сделать себе зимнюю одежду. Овцы отчаянно блеяли у дедушки на коленях, не понимая, зачем их стригут. Дедушка всегда сам стриг овец, никто не умел так ловко управляться с ножницами. А пока дедушка стриг, Стина-Мария держала голову ягненочка и пела ему песенку, которой выучилась у дедушки: Ох ты мой ягненок, Бедненький малыш! Ах, бедные ягнятки! То, что с ними теперь случилось, было куда страшнее. Волчьи зубы злее, чем ножницы, а обливаться собственной кровью, конечно, гораздо хуже, чем искупаться в большой лохани. - Никогда уж, наверно, не будет больше овечьей стрижки в Капеле, - сказала Стина-Мария. Но, как говорится, поживем-увидим... Наступил вечер. Дедушка уже отправился спать в свою каморку, но вдруг спохватился, что забыл где-то свой посошок. - Остался, поди, лежать за овчарней, - сказал дедушка. - Сбегай, внученька. Да смотри, поторопись, чтобы похлебку без тебя не съели. Дело было уже к осени, и когда Стина-Мария пустилась бегом за дедушкиным посохом, на дворе начинали сгущаться сумерки; кругом было тихо-тихо, нигде ни шороха. Странное чувство охватило девочку, ей вдруг сделалось очень страшно. Вспомнила она тут все, что слыхала про хульдру и троллей, про эльфов и водяного и про подземных жителей. И начало ей всякое мерещиться. Скирды хлеба в поле чернели так угрюмо! Никак это тролли? Сейчас подкрадутся неслышными шагами! Вот плавают над лугом пряди вечернего тумана. Нет! Это эльфы потихоньку слетаются все ближе, чтобы дохнуть на девочку и навести порчу. А хульдра в лесу! Не она ли затаилась среди деревьев? Так и зыркает огненными очами на девочку, которая вздумала одна бродить среди ночи! А что затевают подземные жители? Те, кого нельзя называть по имени? Но за овчарней на пригорке, на том месте, где сидел дедушка, нашелся его посох. Стина-Мария подняла его с земли и, едва почувствовала в руке гладкое дерево, как сразу перестала бояться. Присела Стина-Мария на камушек и снова окинула взглядом поле и луг, лес и усадьбу. Увидала девочка, что в поле стоят скирды, из которых потом намолотят хлеб, увидала, как на лугу, колыхаясь, подымается вечерний туман, как чернеют в лесу деревья, увидала, как светятся в доме окошки, озаренные изнутри приветливым пламенем очага: и вс„ это - милая, родная Капела - тут уж все страхи Стины-Марии точно рукой сняло. Даже камень, на котором сидела Стина-Мария, был частью Капелы. Лисьим камнем называл его дедушка, потому что под камнем в земле была дыра. Дедушка говорил, что это - лисья нора, но никто на хуторе уже не помнил, чтобы тут когда-нибудь водились лисы. Стина-Мария подумала про лису, вспомнила про волка, но нисколько не испугалась. Она подняла дедушкин посох и постучала по земле, точно как дедушка. А потом взяла и сказала старинный стих, такой же старый, как хутор Капела: Стук-стук-постук! Для овечек тучный луг. Сколько было - столько есть. Тучек на небе не счесть. И вдруг в тот же миг что-то произошло. Откуда ни возьмись, появился перед Стиной-Марией маленький человечек, весь сумеречно-серый и смутный, как вечерний туман. И глаза у него были старые-престарые, как земля и камни; и голос был старый, словно журчание воды в реке или шорох ветра. Старичок заговорил так тихо, что Стина-Мария еле различала его слова. - Кончились все овечки, - бормотал он, - кончились овечки, и Стук-постук кончился. Не будете барабанить у нас над головой. Кончились ваши овечки! После этих слов Стина-Мария поняла, что перед нею стоит один из подземных жителей. И тут ей стало так страшно, так страшно, как никогда После этих слов Стина-Мария поняла, что перед нею стоит один из подземных жителей. И тут ей стало так страшно, так страшно, как никогда еще не бывало! Она не могла ни слова сказать, ни пальцем пошевелить - так и застыла, сидя на камне, и только слушала шепот и бормотание. - Сама говоришь: "Сколько было - столько есть"! И вот и нету у тебя овец, были да сплыли! Мы видали ночью, как их волк всех придушил. Но если ты обещаешь, что не будешь делать Стук-постук, тогда я дам тебе новых овец. Стина-Мария вся дрожала от страха, но услышав, что ей дадут новых овец, разом перестала дрожать: - Ты и взаправду дашь мне новых овечек? - Дам, если сама за ними придешь, - ответил серый человечек. Не успела Стина-Мария опомниться, как человечек снял ее с Лисьего камня будто пушинку, откатил камень в сторону, а потом подхватил девочку, и они провалились в темный подземный лаз, такой длинный, что, казалось, конца не будет этой дороге, она тянулась, точно долгая черная ночь, и Стина-Мария подумала: "Вот уж никогда не видала таких лисьих нор. Верно, смерть моя пришла!" И вот она очутилась в подземном царстве. Там, где дремлют окутанные сумраком дремучие леса, где ветер никогда не колышет ветвей, где густой туман неподвижно висит над сумрачными водами, в которые никогда не заглядывают ни солнце, ни луна, ни звезды - там вечно царит первозданная древняя тьма, и там в глубоких пещерах и гротах живут подземные жители. Но сейчас они все вылезли из своих нор и толпою теней окружили Стину-Марию. Седой старичок, который привел Стину-Марию в подземное царство, сказал подземным жителям: - Мы дадим ей овец - столько, сколько у нее было. А ну-ка, овцы! Сколько вас волк задрал - все идите сюда! И тут Стина-Мария услыхала, как зазвенели колокольчики, смотрит она и видит - выходят из лесу друг за дружкой овечки и ягнятки. Только не беленькие, как в Капеле, а серые, и у каждой овцы за ушко подвешен золотой колокольчик. - Забирай своих овец и возвращайся в Капелу, - сказал серый человечек. И тут все подземные жители расступились, чтобы пропустить Стину-Марию и ее овечек. И только одна женщина не сошла с дороги. Стала и стоит перед Стиной-Марией - серая, словно тень, и старая, как земля и камни. И вот женщина-тень берет в руку русую косу Стины-Марии и шепчет: - Какая ты беленькая, какая светленькая! Красавица моя, солнышко! Давно я мечтала о такой девочке. Потом женщина-тень ласково провела невесомой рукой по лбу девочки, и в тот же миг Стина-Мария позабыла все, что раньше любила. Позабыла она про солнце, про луну и звезды, забыла голос родимой матушки, забыла имя отчее, забыла милых братцев и сестричек, забыла дедушку, который качал ее на руках, - никого больше не помнила Стина-Мария, вся Капела в один миг сгладилась в ее памяти. Одно только и запомнила девочка, что стала она хозяйкой овечек с золотыми колокольчиками. И начала Стина-Мария гонять овечек в дремучий лес на пастбище и водить на водопой к сумрачному озеру, а самого маленького ягненочка она брала на руки и укачивала, напевая песенку: Ох ты мой ягненок, Бедненький малыш! Эти слова девочка помнила; а когда она пела, ей почему-то казалось, что и сама она маленькая овечка, отбившаяся от дома, и порой Стине-Марии случалось тогда всплакнуть. Но она все про себя забыла и не знала, кто она такая на самом деле. Ночевать девочка приходила в пещеру, где жила женщина-тень; Стина-Мария звала эту женщину мамой. Овечек она тоже приводила на ночь в пещеру и укладывала спать рядом с собой, ей нравилось слушать, как в темноте позванивают их колокольчики. Сменялись дни и ночи, проходили месяцы и годы, а Стина-Мария все пасла своих овечек в сумрачном лесу, мечтала да пела песенки на берегу сумрачного озера, а время все шло. Безмолвная тишина царила в подземном мире. Ни звука не слышала тут Стина-Мария, кроме собственного тихого пения да тонкого звона золотых колокольчиков; разве что иногда над сумрачным озером, куда она приводила на водопой своих овечек, вскрикнет в тумане какая-то птица. И вот однажды сидела она в забытьи на бережку, глядела, как пьют овцы, и задумчиво черпала рукой воду. Как вдруг раздался такой грохот, что все кругом вздрогнуло, всколыхнулись сумрачные воды; потом раздался голос, такой громкий, что все деревья в сумрачном лесу приклонились к земле, и на все подземное царство прогремели старинные слова, такие же старые, как хутор Капела: Стук-стук-постук! Для овечек тучный луг, Сколько было - столько есть. Тучек на небе не счесть. Стина-Мария вздрогнула и точно проснулась. - Слышу, дедушка! Слышу! Я - здесь! - закричала она. Тут же она опамятовалась и все припомнила. Вспомнила дедушку, вспомнила голос родимой матушки, вспомнила имя отчее, вспомнила, кто она такая, и поняла, что родной дом ее на хуторе Капела. И вспомнила Стина-Мария, что она живет в плену у подземных жителей в том темном царстве, где не светят ни солнце, ни луна, ни звезды. И вот пустилась Стина-Мария бежать со всех ног, а овцы и ягнята за ней; казалось, что серая речка течет следом за Стиной-Марией по сумрачному дремучему лесу. А подземные жители, услыхав грохот и громкий голос, вылезли из своих пещер и гротов и злобно зашептались, а глаза у них почернели от злости. Все смотрели на Стину-Марию и бормотали все громче и показывали пальцем на девочку. И тогда серый старичок, который привел сюда Стину-Марию, кивнул головой. - Пускай поспит в сумрачном озере, - пробормотал он. - Не будет нам тишины и покоя, покуда ее род живет в Капеле. Пускай она поспит в сумрачном озере. И сразу же подземные жители, словно тени, обступили Стину-Марию, и схватили ее, и повлекли к озеру, над которым стелился густой туман. Но тут женщина, которую Стина звала своей мамой, вдруг как закричит во весь голос! Никто еще не слыхал в подземном царстве такого крика. - Красавица моя! - кричала женщина-тень. - Солнышко мое! Она ворвалась в толпу и обхватила Стину-Марию своими легкими руками. Посмотрев на подземных жителей почерневшими от гнева глазами, она крикнула им срывающимся голосом: - Только я сама, и никто другой, уложу мое дитя спать, когда настанет время! Она подняла Стину-Марию на руки и понесла к озеру, все подземные жители стояли молча и ждали. - Пойдем, красавица моя! - бормотала женщина. - Пойдем, спать пора! Над озером клубился туман. Едва женщина вступила в него, он густой пеленою обвил ее и девочку. Но Стина-Мария заметила, как внизу под ногами блеснула вода, и с тоской подумала: "Ох ты мой ягненочек, не видать тебе больше Капелы!" Но женщина-тень, которую Стина-Мария звала мамой, погладила ее легкой рукой по головке и шепнула: - Беги вслед за овечками, красавица моя! И Стина-Мария очутилась совсем одна, в густом тумане не видно было ни зги, только впереди звенели золотые колокольцы, и девочка шла за ними. Колокольчики вели ее сквозь мрак и туман, она шла долго-долго, сама не зная куда, и после долгого пути вдруг почувствовала под ногами траву, короткую общипанную овцами травку, какая бывает на выгоне. "Вот уж не знаю, куда я попала, - подумала Стина-Мария. - Но трава тут растет такая же, как у нас дома". В тот же миг туман пал росою и девочка увидала месяц. Месяц светил над хутором Капела, он как раз выглянул из-за крыши овчарни. А на Лисьем камне сидел дедушка и держал в руках своих посох. - Где же ты так долго пропадала? - спросил дедушка. - Пойдем скорее домой, пока похлебка не остыла! Но тут он замолчал. Потому что увидел овец. Красивые белые овечки паслись на лугу вместе с малыми ягнятами, дедушка ясно разглядел их на лугу в свете месяца и услышал нежный звон колокольчиков. - Вот уж правда, старость - не радость, - сказал дедушка. - У меня в ушах звенит, и я вижу овец, которых загрыз волк. - Это не те овцы, которых волк загрыз, - сказала Стина-Мария. Тогда дедушка посмотрел ей в глаза и понял, где побывала Стина-Мария. Тот, кто побывал у подземных жителей, на всю жизнь остается меченым. Даже если ты пробыл там ровно столько времени, сколько надо, чтобы похлебка сварилась и месяц успел подняться над овчарней, метка все равно останется у тебя на всю жизнь. Дедушка поднял Стину-Марию на руки и посадил ее к себе на колени. - Ох ты мой ягненочек, - сказал дедушка. - Сколько же времени ты пропадала, бедная овечка? - Много месяцев и много лет, - ответила Стина-Мария. - И если бы ты не позвал меня, я бы там и осталась. Но в старых дедушкиных глазах светилась радость при виде овечек. Он всех пересчитал и убедился, что их столько же, сколько сгубил волк. - Похоже, что в Капеле все-таки будут стричь овец, - сказал дедушка Стине-Марии. - Похоже, что надо мне с вечера наточить овечьи ножницы. Если, конечно, лунные овечки - твои. - Мои они, чьи ж еще! - сказала Стина-Мария. - Сейчас они беленькие, а были серые, когда мне их дали... - Тсс. Молчок! - перебил дедушка. - Дали те, кого нельзя называть по имени, - закончила Стина-Мария. Месяц все выше поднимался над крышей овчарни и озарил своим светом луг, на, котором паслись овцы и ягнята хутора Капела. Дедушка взял свой посох и постучал по земле: "Стук-стук-постук..." - Тсс! Молчок! - остановила его Стина-Мария. И шепотом, дедушке на ушко, сказала стих, который был так же стар, как старинный хутор Капела: Стук-стук-постук! Для овечек тучный луг. Сколько было - столько есть. Тучек на небе не счесть. Астрид Лингрен

Астрид Лингрен Солнечная Полянка Давным-давно, в пору бед и нищеты, жили-были брат с сестрой. Остались они одни-одинешеньки на свете. Но маленькие дети не могут жить одни, кому-то да надо их опекать. И оказались тогда Маттиас и Анна с хутора Солнечная Полянка у хозяина хутора Торфяное Болото. Думаете, он взял их из жалости - ведь они сильно горевали после смерти своей матушки? Или его разжалобили их глаза - ясные и добрые? Вовсе нет, его привлекли их маленькие руки, верные и надежные, от которых может быть прок. Детские руки могут хорошо работать, когда не вырезают лодочки из бересты, не мастерят дудочки и не строят игрушечные шалаши на склонах холмов. Детские руки могут доить коров, чистить коровьи стойла в хлеву на Торфяном Болоте - все могут делать детские руки, надо только держать их как можно дальше от берестяных лодочек, игрушечных шалашей и всего того, к чему лежит у детей душа. - Видно, нет для меня радости на свете! - сказала Анна и заплакала. Она сидела на скамеечке в хлеву и доила коров. - Просто здесь на Торфяном Болоте все дни - серые, будто мыши-полевки, что бегают на скотном дворе, - постарался успокоить сестру Маттиас. В пору бед и нищеты, когда дети ходили в школу всего несколько дней в году, зимой, - в крестьянских избах часто недоедали. Потому-то хозяин Торфяного Болота и полагал, что им, ребятишкам, довольно и картошки, обмакнутой в селедочный рассол, чтобы насытиться. - Видно, недолго мне на свете жить! - сказала Анна. - На картошке с селедочным рассолом мне до следующей зимы не дотянуть. - И думать не смей! - приказал ей Маттиас. - Следующей зимой в школу пойдешь, и тогда дни не покажутся больше серыми, как мыши-полевки на скотном дворе. Весной Маттиас с Анной не строили водяные колеса на ручьях и не пускали берестяные лодочки в канавах. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, обмакнутую в селедочный рассол, и частенько плакали, когда никто этого не видел. - Только бы дожить до зимы и пойти в школу, - вздыхала Анна. А как настало на Торфяном Болоте лето, Маттиас с Анной не собирали землянику и не строили шалаши на склонах холмов. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, обмакнутую в селедочный рассол, и частенько плакали, когда никто этого не видел. - Только бы дожить до зимы и пойти в школу, - вздыхала Анна. А как настала на Торфяном Болоте осень, Маттиас с Анной не играли в прятки на дворе в сумерки, не сидели под кухонным столом по вечерам, не нашептывали друг другу сказки. Нет, они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, обмакнутую в селедочный рассол, и частенько плакали, когда никто этого не видел. - Только бы дожить до зимы и пойти в школу, - вздыхала Анна. В пору бед и нищеты было так, что крестьянские дети ходили в школу только зимой. Неизвестно откуда в приход являлся учитель, селился в каком-нибудь домишке, и туда стекались со всех сторон дети - учиться читать да считать. А хозяин Торфяного Болота называл школу "преглупой выдумкой". Будь на то его воля, он, верно бы, не выпустил детей со скотного двора. Но не тут-то было! Даже хозяин Торфяного Болота не волен это сделать. Можно держать детей как можно дальше от берестяных лодочек, игрушечных шалашей и земляничных полянок, но нельзя отстранить их от школы. Случись такое, придет в селение пастор и скажет: - Маттиасу с Анной нужно идти в школу! И вот на Торфяном Болоте настала зима, выпал снег, а снежные сугробы поднялись почти до самых окон скотного двора. Анна с Маттиасом давай от радости друг с другом на мрачном скотном дворе плясать! И Анна сказала: - Подумать только, я дожила до зимы! Подумать только, завтра я пойду в школу! А Маттиас как закричит: - Эй вы, мыши-полевки со скотного двора! Конец теперь серым дням на Торфяном Болоте! Вечером пришли дети на поварню, а хозяин и говорит: - Ну ладно, так и быть, ходите в школу. Но только упаси вас бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас бог оставить коров недоеными! Наступило утро, и Маттиас с Анной, взявшись за руки, пошли в школу. Путь туда был не близкий - в ту пору никто не заботился, далеко ли, близко ли в школу идти. Маттиас и Анна мерзли на холодном ветру, да так, что пальцы сводило, а кончик носа краснел. - Ой, до чего у тебя нос красный, Маттиас! - закричала Анна. - Повезло тебе, сейчас ты не такой серый, как мыши-полевки со скотного двора! Маттиас с Анной и вправду были как мыши-полевки: болезненно-серые лица, ветхая одежда: серый платок на плечах Анны и серая старая сермяжная куртка Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась. Но теперь они шли в школу, а уж там, верно, ничего печального, ничего серого не будет, - думала Анна, - там, верно, все яркое, алое. И наверняка, их ожидают одни сплошные радости с утра до вечера! Ничего, что они с Маттиасом бредут по лесной дороге, словно две маленькие мыши-полевки, и так жестоко мерзнут в зимнюю стужу! Это вовсе не страшно! Только ходить в школу оказалось не так уж радостно, как думалось Маттиасу с Анной. Однако уже на другой день учитель хлестнул Маттиаса розгой по пальцам за то, что он не мог усидеть на месте. А как стыдно стало Маттиасу с Анной, когда пришло время завтракать! Ведь у них с собой, кроме нескольких картофелин, ничего не было. Другие дети принесли с собой хлеб со шпиком и сыром, а у Йоеля - сына бакалейщика, были даже пряники. Целый узелок с пряниками! Маттиас с Анной засмотрелись на эти пряники, у них даже глаза заблестели. А Йоель сказал: - Побирушки вы этакие, никак вы еды в глаза не видали? Еще пуще застыдились Маттиас с Анной, отвернулись в сторону, вздохнули и ни слова не сказали ему в ответ. Нет, не избавиться им, видно, от бедной, печальной, серой жизни! Но всякий день они упорно шли в школу, хотя снежные сугробы поджидали их на лесной дороге, а холод сводил им пальцы и были они всего-навсего бедными сиротами и хлеба со шпиком и сыром да пряников - в глаза не видали. Но как весело было сидеть кружком вокруг очага вместе с другими детьми из селения и читать по складам! Хозяин же хутора Торфяное Болото каждый день повторял: - Упаси вас бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас бог оставить коров недоеными! Где уж там Маттиасу с Анной к сроку не воротиться! Мчались они лесом, словно две маленькие серые мыши-полевки по дороге в норку; до того хозяина боялись! Но вот однажды Анна остановилась посреди дороги, схватила за руку брата и говорит: - Не помогла мне, Маттиас, и школа. Видно, нет мне радости на этом свете и до весны мне не дотянуть! Только Анна вымолвила эти слова, глядь - птичка алая на дороге сидит! Такая алая на белом снегу, такая яркая-преяркая! И так звонко поет, что снег на ветвях елей тысячами снежных звездочек рассыпается. А звездочки эти тихо и мирно на землю падают... Протянула Анна руки к птичке, заплакала и сказала: - Птичка-то алая! Глянь-ка, она алая! Заплакал тут и Маттиас: - Она, верно, и не знает, что на свете водятся серые мыши-полевки! Взмахнула тут птичка алыми крылышками и полетела. Тогда Анна схватила за руку Маттиаса и говорит: - Если эта птичка улетит, я умру! Взявшись за руки, побежали тут брат с сестренкой следом за птичкой. Словно язычок яркого пламени трепетали крылышки птички, когда она неслась меж елей. И куда бы она ни летела, от звонкого ее пения на землю тихо падали снежные звездочки... Вдруг птичка понеслась прямо в лесную чащу; снует между деревьями, а дети за ней - и все дальше и дальше от дороги отходят. То в сугробах увязают, то о камни, что под снегом спрятались, спотыкаются, то ветки деревьев их по лицу хлещут! А глаза у Маттиаса и Анны так и горят! И вдруг птичка исчезла! - Если птичка не найдется, я умру! - сказала Анна. Стал Маттиас сестренку утешать, по щеке гладить. - Слышу я, птичка за горой поет, - говорит он. - А как попасть за гору? - спросила Анна. - Через - Через это темное ущелье, - ответил Маттиас. Повел он Анну через ущелье. И видят вдруг брат с сестрой - лежит на белом снегу в глубине ущелья блестящее алое перышко. Поняли дети, что они - на верном пути. Ущелье становилось все теснее и теснее, а под конец стало таким узким, что только ребенку впору в него протиснуться. - Ну и щель, - сказал Маттиас, - только нам можно здесь пройти! Вот до чего мы отощали! - Хозяин Торфяного Болота позаботился, - горько пошутила Анна. Пройдя в узкую щель, они оказались за горой в зимнем лесу. - Ну, теперь мы за горой, - сказала Анна. - Но где же моя алая птичка? Маттиас прислушался. - Птичка вон здесь, за этой стеной, - ответил он. Поглядела Анна - перед ними стена, высокая-превысокая, а в стене ворота. Ворота полуоткрыты, словно кто-то недавно тут прошел да и забыл их за собой закрыть. Кругом - снежные сугробы, мороз, стужа, а за стеной вишневое дерево цветущие ветви распростерло. - Помнишь, Маттиас, - молвила Анна, - и у нас дома на хуторе вишня была, только она и не думала зимой цвести. Повел Маттиас Анну в ворота. Видят вдруг брат с сестрой - на березе, покрытой мелкими зелеными кудрявыми листочками, алая птичка сидит. И они мигом поняли - тут весна: тысячи крохотных пташек поют на деревьях, ликуют, ручьи весенние журчат, цветы весенние пестреют, на зеленой поляне дети играют. Да, да, детей вокруг видимо-невидимо: одни - берестяные лодочки вырезают и пускают их плавать в ручьи и канавы, другие - дудочки мастерят и на них играют. Вот и кажется, будто скворцы весной поют. И дети такие красивые в алых, лазоревых да белых одеждах. И кажется, будто это тоже весенние цветы в зеленой траве пестреют. - Дети эти, верно, и не знают, что на свете водятся серые мыши-полевки, - печально сказала Анна и поглядела на Маттиаса. А на нем одежда алая, да и на ней самой тоже! Нет, больше они не серые, будто мыши-полевки на скотном дворе! - Да, таких чудес со мной в жизни не случалось, - сказала Анна. - Куда это мы попали? - На Солнечную Полянку, - ответили им дети; они играли рядом, на берегу ручья. - На хуторе Солнечная Полянка мы жили раньше, до того как поселились у хозяина Торфяного Болота, - сказал Маттиас. - Только на нашей Солнечной Полянке все иначе было. Тут дети засмеялись и говорят: - Верно, то была другая Солнечная Полянка. И позвали они Маттиаса и Анну с ними играть. Вырезал тогда Маттиас берестяную лодочку, алое же перышко, что птичка потеряла, Анна вместо паруса поставила. И пустили брат с сестрой лодочку в ручей. Поплыла она вперед - самая веселая среди других лодочек. Алый парус - пламенем горит. Смастерили Маттиас с Анной и водяное колесо: как зажужжит, как закружится оно на солнце! Чего только не делали брат с сестрой: даже босиком по мягкому, песчаному дну ручья бегали. - По душе мне мягкий песок и шелковистая травка, - сказала Анна. И слышат они вдруг, как кто-то кричит: - Сюда, сюда, детки мои! Маттиас с Анной так и замерли у своего водяного колеса. - Кто это кричит? - спросила Анна. - Наша матушка, - ответили дети. - Она зовет нас к себе. - Но нас с Анной она, верно, не зовет?! - сказал Маттиас. - И вас тоже зовет, - ответили дети, - она хочет, чтобы все дети к ней пришли. - Но она-то не наша матушка, - возразила Анна. - Нет, и ваша тоже, - сказали дети. Тут Маттиас и Анна пошли с другими детьми по полянке к маленькому домику, где жила матушка. Сразу видно, что это была матушка. Глаза у нее были материнские и руки тоже - материнские. А глаза ее и руки ласкали всех детей - те вокруг нее так и толпились. Матушка испекла детям пряники и хлеб, сбила масло и сварила сыр. Дети уселись в траву и наелись досыта. - Лучше этого я ничего в своей жизни не ела, - сказала Анна. Тут вдруг Маттиас побледнел и говорит: - Упаси нас бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси нас бог коров оставить недоеными! Вспомнили тут Маттиас с Анной, как далеко они от Торфяного Болота зашли, и заторопились в обратный путь. Поблагодарили они за угощение, а матушка их по щеке погладила и молвила: - Приходите скорее опять! - Приходите скорее опять! - повторили за ней все дети. Проводили они Маттиаса с Анной до ворот. А ворота в стене по-прежнему были приотворены. Смотрят Маттиас с Анной, а за стеной снежные сугробы лежат! - Почему не заперты ворота? - спросила Анна. - Ведь ветер может нанести на Солнечную Полянку снег. - Если ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить, - ответили дети. - Никогда? - переспросил Маттиас. - Да, никогда больше, никогда! - повторили дети. На березе, покрытой мелкими кудрявыми зелеными листочками, которые благоухали так, как благоухает березовая листва весной, по-прежнему сидела алая птичка. А за воротами лежал глубокий снег и темнел замерзший студеный сумеречный зимний лес. Тогда Маттиас взял Анну за руку, и они выбежали за ворота. И тут вдруг стало им до того холодно и голодно, что казалось, будто никогда у них ни пряников, ни кусочка хлеба во рту не было. Алая птичка меж тем летела все вперед и вперед и показывала им дорогу. Однако в зимней сумеречной мгле она не казалась больше такой алой. И одежда детей не была больше алой: серой была шаль на плечах у Анны, серой была старая сермяжная куртка Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась. Добрались они под конец на хутор и стали скорее коров доить да воловьи стойла в хлеву чистить. Вечером пришли дети на поварню, а хозяин и говорит им: - Хорошо, что школа эта не на веки вечные. Долго сидели в тот вечер в углу темной поварни Маттиас с Анной и все о Солнечной Полянке толковали. Так и шла своим чередом их серая, подобная мышиной жизнь на скотном дворе хозяина Торфяного Болота. Но всякий день шли они в школу, и всякий день на обратном пути их в снегу на лесной дороге алая птичка поджидала. И уводила она Маттиаса с Анной на Солнечную Полянку. Они пускали там в канавах берестяные лодочки, мастерили дудочки и строили игрушечные шалаши на склонах холмов. И всякий день кормила их матушка досыта. - Не будь Солнечной Полянки, недолго бы мне оставалось на свете жить! - повторяла Анна. Когда же вечером приходили они на поварню, хозяин говорил: - Хорошо, что школа эта не на веки вечные. Ничего, насидитесь еще на скотном дворе! Глядели тогда Маттиас с Анной друг на друга, и лица их бледнели. Но вот настал последний день: последний день школы и последний день Солнечной Полянки. - Упаси вас бог к сроку не вернуться! Упаси вас бог оставить коров не доеными! - повторил в последний раз хозяин Торфяного Болота те же самые слова, что говорил и раньше. В последний раз сидели Маттиас и Анна с детьми вокруг очага - буквы складывали. В последний раз поели они свою холодную картошку, и когда Йоель сказал: - Побирушки вы этакие, никак вы еды в глаза не видали? - лишь улыбнулись в ответ. А улыбнулись они потому, что Солнечную Полянку вспомнили; скоро их там накормят досыта. В последний раз пробежали они по лесной дороге, словно две маленьких мыши-полевки. Стоял самый студеный за всю зиму день, дыхание белым паром струилось у детей изо рта, а пальцы рук и ног сводило от жгучего холода. Закуталась Анна поплотнее в шаль и сказала: - Мне холодно и голодно! Никогда в жизни не было мне так худо! Да, стужа была лютая, и дети так по алой птичке затосковали! Скорее бы она их на Солнечную Полянку отвела! А вот и птичка - алая на белом снегу. Такая яркая-преяркая! Увидела ее Анна, засмеялась от радости и сказала: - Все-таки доведется мне напоследок на моей Солнечной Полянке побывать! Близился к концу короткий зимний день, уже надвинулись сумерки, скоро наступит ночь. Все замерло: обычно шумную песню сосен задушила ледяная стужа. В сонную тишину леса неожиданно ворвалось пение птички. Похожая на ярко-красный язычок пламени, птичка взлетела меж ветвей и запела, да так, что тысячи снежных звездочек стали падать на землю в студеном примолкшем лесу. А птичка все летела и летела; Маттиас с Анной изо всех сил пробивались за ней через сугробы - не близкий был путь на Солнечную Полянку! - Вот и конец моей жизни, - сказала Анна. - Холод погубит меня, и до Солнечной Полянки мне не добраться. Но птичка будто звала все вперед и вперед! И вот они уже у ворот. До чего же знакомы им эти ворота! Кругом - снежные сугробы, а вишневое дерево за стеной свои цветущие ветви распростерло. И ворота - полуоткрыты! - Никогда ни о чем я так не тосковала, как о Солнечной Полянке, - сказала Анна. - Но теперь ты здесь, - утешил ее Маттиас, - и тебе больше незачем тосковать! - Да, теперь мне больше незачем тосковать! - согласилась Анна. Тогда Маттиас взял сестренку за руку и повел ее в ворота. Он повел ее на волшебную Солнечную Полянку, где была вечная весна, где благоухали нежные березовые листочки, где пели и ликовали на деревьях тысячи крохотных пташек, где в весенних ручьях и канавах плавали берестяные лодочки и где на лугу стояла матушка и кричала: - Сюда, сюда, детки мои! За спиной у них в ожидании зимней ночи застыл морозный лес. Глянула Анна через ворота на мрак и стужу. - Почему ворота не закрыты? - дрожа спросила она. - Ax, милая Анна, - ответил Маттиас, - если ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить. Разве ты не помнишь? - Да, ясное дело, помню, - отозвалась Анна. - Их никогда, никогда больше не отпереть. Маттиас с Анной глянули друг на друга и улыбнулись. А потом тихо и молча закрыли за собой ворота Солнечной Полянки. Астрид Лингрен

Имант Зиедонис Жёлтая сказка http://static.diary.ru/userdir/2/3/9/1/239137/20448571.jpg Солнце, как яичный желток, висело над землёй. А по лучам на землю шли цыплята, и все они были, конечно, жёлтые. Жёлтая пчела подлетела к цыплёнку, стала приглашать в свой жёлтый улей. Но цыплёнку в улей не залезть: дырочка маленькая. "Ладно, -подумал он. - Вот жёлтые бабочки летают, полетаю с ними." Цыплёнок подпрыгнул, но тут же вспомнил, что у него крыльев нет, полоски какие-то вместо крыльев. "Стану курицей, - мечтал цыплёнок .- Буду летать высоко". А Солнце сияло на небе, как жёлтый блин с такими вкусными хрустящими краешками. Пчёлы летели от одуванчика к одуванчику и возвращались в свой жёлтый улей. Он выглядел как огромная жёлтая библиотека. Рамки для сотов будто полки до потолка, и все наполнены сотами. А соты похожи на жёлтые шестиугольные телевизоры, только вместо экранов блестит жёлтый мёд. http://static.diary.ru/userdir/2/3/9/1/239137/20448615.jpg До самого горизонта желтели луга - это цвели жёлтые ветренницы и примулы, но больше всего было одуванчиков. Все холмы сияли одуванчиками. И казалось, что солнце только что на вершине холма лежало в одуванчиках. Тут я сам не удержался, взял да и повалился в одуванчики. Опылился весь, облепился, обсыпался жёлтой пыльцой. Подошла жёлтая корова, подумала, что я одуванчик, да и съела меня, жёлтого. Так что писать дальше нет возможности. Имант Зиедонис

Астрид Лингрен Принцесса, не желавшая играть в куклы Жила-была па свете принцесса. Звали ее Лисе-Лотта. Волосы у нее были светлые, кудрявые, глаза голубые, почти как у всех принцесс. А еще была у нее целая комната игрушек. Чего там только не было: и чудесная маленькая мебель, и игрушечные кухонные плиты с настоящими маленькими кастрюльками и кофейниками. Были там и всякие игрушечные звери, и мягкие игрушечные кошки, и косматые игрушечные собачки, и кубики, и коробки с красками, и альбомы для раскрашивания, и настоящий игрушечный магазин с изюмом, миндалем, сахаром и леденцами в коробочках и много-много кукол. Но принцесса не желала играть в куклы. Не желала - и все тут. Ее мама-королева всякий раз огорчалась, когда видела, как Лисе-Лотта сидит невеселая в своей красивой комнате с игрушками и все о чем-то думает да думает. - Лисе-Лотта, почему ты не хочешь в куклы играть? - Это так скучно, - отвечала Лисе-Лотта. - Может, тебе купить новую куклу? - спрашивала королева. - Нет, нет, - отвечала Лисе-Лотта, - я вовсе не люблю кукол. И тогда королева стала думать, что Лисе-Лотта захворала, и послала за собственным доктором принцессы который тут же явился и дал новое лекарство. Теперь то уж она приободрится, повеселеет и начнет играть в куклы, - решил доктор. Но не тут-то было. Лисе-Лотта, правда, попыталась успокоить свою маму-королеву. Сотни миленьких кукольных платьиц висели на маленьких-премаленьких вешалках, оставалось только выбирать. Она взяла куклу в голубом платьице и надела вместо него красное. Но тут же, едва успев переодеть куклу и взглянуть на нее, сказала: - Ты такая же противная, как и была. И, зашвырнув куклу в угол, заплакала. Принцесса жила в необыкновенно красивом замке вместе с папой-королем и мамой-королевой. И была у них целая сотня придворных дам и столько же кавалеров. У Лисе-Лотты ни братьев, ни сестер не имелось, и других детей она не знала. Королева считала, что маленькой принцессе не подобает играть с детьми, которые родились не принцессами и не принцами. Лисе-Лотте, никогда не видавшей других детей, казалось, что на свете есть одни только взрослые, а маленькая она одна. Если иногда какая-нибудь из придворных дам пыталась поиграть с Лисе-Лоттой, девочка замыкалась, потому что считала это нелепым, садилась на стул и молчала. Замок располагался посреди большого сада, а вокруг тянулась высокая каменная стена. Заросшая колючими розами, она все равно оставалась высокой каменной стеной, так что не выглянешь на волю и не узнаешь, что за этой стеной находится. Правда, в той стене были чудесные ворота с высокими решетками, которые открывались и закрывались всякий раз, когда король выезжал в своей золоченой, запряженной шестеркой белых лошадей карете. Но у ворот всегда несли службу королевские солдаты, и Лисе-Лотта не хотела туда ходить: она была немножко застенчива. В самой глубине сада находилась маленькая-премаленькая решетчатая калитка. Ни одного солдата возле нее на страже не стояло, калитка была заперта, а ключ висел рядом на крючке. Принцесса часто гуляла у этой калитки и смотрела на волю. Но однажды случилось нечто удивительное. Подойдя к решетке, принцесса увидела, что за ней стоит человечек ничуть не больше ее самой. Это была просто-напросто маленькая девочка, точь-в-точь такая же маленькая, как и сама принцесса, только платье на этой девочке было не шелковое, как на Лисе-Лотте, а ситцевое, в скромную клеточку. Девочку звали Майей. - Почему ты такая маленькая? - спросила Лисе-Лотта. - Не меньше, чем ты, - ответила Майя. - Так-то оно так, - сказала Лисе-Лотта, - но мне казалось, что я - единственная на свете такая малышка. - Мы с тобой, пожалуй, одинаковые, - сказала Майя. - Тебе бы нужно повидать моего братца у нас дома, он - вот такой малюсенький. И Майя показала руками, какой именно он величины. Лисе-Лотта осталась весьма довольна. Подумать только, на свете есть люди, такие же маленькие, как она сама. А может, найдутся и еще меньше. - Открой мне калитку, и мы сможем поиграть, - предложила Майя. - Ну уж нет, - сказала Лисе-Лотта, - хуже игр ничего на свете нет, уж я-то знаю. А ты любишь играть? - Еще бы! И в самые разные игры, - сказала Майя. - Вот с этой моей куклой. Она протянула что-то, больше похожее на чурбанчик, закутанный в тряпки. Это была деревянная кукла. Когда-то, возможно, у нее и было лицо, но теперь нос отвалился, а глаза Майя сама нарисовала красками. Лисе-Лотта никогда в жизни не видела такой куклы. - Ее зовут Крошка, - пояснила Майя. - И она такая славная! "Может, - подумала Лисе-Лотта, - с Крошкой играть веселее, чем с другими куклами. Как бы то ни было, это очень приятно побыть с кем-то, кто такой же, как ты". Лисе-Лотта поднялась на цыпочки, достала ключ! и открыла Майе калитку. В этой стороне сада были густые заросли сирени. Девочки укрылись в них, словно в беседке, и их никто не мог видеть. - Как хорошо! - сказала Майя. - Давай поиграем, будто мы здесь живем, будто я мама, ты служанка, а Крошка - маленький ребенок. - Я согласна! - сказала Лисе-Лотта. - Но тебе нельзя называться Лисе-Лоттой, раз ты служанка, - продолжала Майя. - Я буду звать тебя просто Лоттой. - Я согласна! - повторила Лисе-Лотта. И они начали играть. Поначалу игра не ладилась, ведь Лисе-Лотта не знала, что должна делать служанка, не знала, как ухаживать за маленькими детьми, но довольно быстро она научилась. "Все-таки играть довольно весело", - подумала принцесса. Вскоре "хозяйке" понадобилось пойти в город - купить провизию. - Теперь, Лотта, ты должна подмести пол, - велела она. - И не забудь сварить Крошке молочный суп к двенадцати часам. Если она будет мокрая, переодень ее. - Хорошо, это я могу сделать, - согласилась Лисе-Лотта. - Нет, ты не так говоришь, - сказала Майя. - Ты должна отвечать: "Слушаюсь, госпожа". - Слушаюсь, госпожа, - повторила Лотта. И тогда "госпожа" отправилась в "город", а Лотта подмела пол веником из ветвей, которые она наломала, и Крошка поела молочный суп; Лисе-Лотта очень за ней ухаживала. Вскоре "хозяйка" вернулась домой, принесла "сахар", "шпинат" и прекрасную "телятину". Лисе-Лотта видела, конечно, что "сахар" - это просто песок, "шпинат" - листья сирени, "телятина" же - обыкновенная дощечка. Но уж очень приятно было думать, что они взаправдашние. И до чего весело! Щеки принцессы порозовели, глаза сияли. Потом "хозяйка" с Лоттой взяли малину и отжимали ее через красивый платочек принцессы, малиновый сок стекал по ее розовому платьицу, и принцесса никогда еще так не веселилась. Зато какой переполох поднялся в замке. Придворные дамы и кавалеры повсюду искали принцессу, а королева плакала от горя. Наконец она сама отправилась на поиски и отыскала Лисе-Лотту в глубине сада за густыми зарослями. - Дорогое мое дитя, - еще не придя в себя, закричала королева, - так поступать не годится! Но тут заплакала Лисе-Лотта. - Ах, мама, не мешай нам, уходи, ведь мы играем, - попросила она. Королева увидела "сыр", "шпинат", "жаркое из телятины" и Крошку... И сразу поняла, кто научил Лисе-Лотту играть и почему щеки у принцессы порозовели... Королева была достаточно умна и тут же предложила Майе приходить к ним каждый день и играть с принцессой. Можете представить себе, как обрадовались девочки. Они взялись за руки и закру Королева увидела "сыр", "шпинат", "жаркое из телятины" и Крошку... И сразу поняла, кто научил Лисе-Лотту играть и почему щеки у принцессы порозовели... Королева была достаточно умна и тут же предложила Майе приходить к ним каждый день и играть с принцессой. Можете представить себе, как обрадовались девочки. Они взялись за руки и закружились на месте. - Но мама, почему ты никогда не дарила мне такой куклы, как Крошка, с которой можно играть? - полюбопытствовала Лисе-Лотта. Королева смогла лишь ответить, что никогда не видела подобной куклы в тех дорогих лавках, где обычно покупала игрушки для принцессы. Теперь же, во всяком случае, Лисе-Лотте страшно захотелось иметь у себя такую куклу, как Крошка, и вот королева спросила, не хочет ли Майя поменяться и взять взамен одну из кукол Лисе-Лотты. Поначалу Майя и слышать об этом не хотела. Но королева уговорила ее хотя бы сходить с ними в замок и посмотреть кукол Лисе-Лотты. Когда Майя вошла в детскую принцессы, глаза ее расширились от удивления и стали такими большими, как блюдца. Столько игрушек сразу ей никогда видеть не доводилось, и сначала она подумала, что попала в игрушечную лавку. - Ой, сколько кукол! - ошеломленно сказала Майя. - Миленькая, моя миленькая, можешь взять, какую захочешь, только отдай мне Крошку, - попросила принцесса. Майя посмотрела на Крошку и посмотрела на все этих кукол с закрывающимися глазами. У Майи никогда ни одной такой не было. - Да, - сказала она, - надо же подумать и о Kpoшкином счастье. Так чудесно, как здесь, у меня дома ей никогда не будет. Там ей придется лежать просто в старой обувной коробке. Бери ее. - Спасибо, милая, милая Майя, - прошептала счастливым голосом Лисе-Лотта. - Не горюй, ты будешь приходить и видеть ее каждый день. - Непременно, - согласилась Майя, разглядывая большую куклу с кудрявыми каштановыми волосами, в светло-голубом шелковом платьице. - Можно я возьму ее? - прошептала она. Ей позволили. И когда Майя расправляла платьице на животе куклы, та пролепетала: "Мама". - Мне нужно пойти домой и показать куклу моей маме, - сказала Майя. И она сбежала по ступенькам и выскользнула из калитки; Майя крепко прижимала к груди куклу и была так рада, что даже забыла попрощаться. - Приходи завтра опять, - крикнула Лисе-Лотта. - Обязательно приду, - прокричала Майя. И скрылась из виду. - Мое самое красивое, милое дитя, - сказала Лисе-Лотта Крошке, - тебе пора спать. У Лисе-Лотты было несколько игрушечных колясок, но одна была гораздо красивее других. В ней уже лежала кукла, но ее Лисе-Лотта безжалостно швырнула на пол. И вот теперь Крошка лежала на розовой шелковой, вышитой цветами простынке, а накрыли ее светло-зеленым шелковым одеяльцем. Так она и лежала, с разбитым носом и нарисованными глазками, и глядела в потолок, как будто не могла поверить, что все это правда. Астрид Лингрен

Астрид Лингрен Нет разбойников в лесу! - Нет разбойников в лесу! - крикнул Петер, размахивая своим деревянным мечом, и взбежал на крыльцо. - Нет разбойников в лесу! Давно смеркалось, и бабушка полчаса тому назад выглядывала из окна и звала Петера домой. Но он заигрался на улице с мальчишками. До чего ж нравилось ему гостить у бабушки, и играть с мальчишками Янсонов было куда веселее, чем с ребятами у себя дома. Сегодня они даже стреляли из пугача. - Нет разбойников в лесу! - Бабушки на кухне не было. - Нет разбойников в лесу! - В гостиной ее тоже не было. В камине пылал огонь. Свет не зажигали. В углах сгустился мрак. Бабушкина качалка стояла у швейного столика. На диване лежали раскрытые сказки "Тысяча и одна ночь", точь-в-точь в том виде, как Петер их оставил, когда мальчишки Янсонов зашли за ним. - Нет разбойников в лесу! - Петер так сильно ударил деревянным мечом по дивану, что из него вылезло маленькое белое перо. - Нет разбойников в лесу! - в дальнем углу стоял кукольный домик, который подарили его маме, когда она была маленькая. Прекрасный кукольный домик, с кухней и столовой внизу и спальней и гостиной наверху. В гостиной сидела маленькая кукла в голубом платье. Звали ее Мимми. Петер навел на Мимми пугач и опять крикнул: - Нет разбойников в ле-е-е-су! Тут Мимми поднялась со стула и подошла к Петеру. - Нечего выдумывать, - сказала она. - Разбойники в лесу, конечно, есть! Лицо у нее было такое сердитое, что Петер и не подумал удивиться. Хотя... немножко удивительно, что кукла умела говорить. Такое случалось только в сказках. Петер решил получше поразмыслить об этом на досуге. А сейчас у него времени не было, потому что Мимми нахмурила брови и сказала: - Вот ты прибегаешь и горланишь, что в лесу нет разбойников, а их там полным-полно! Пойди, выгляни в окошко моей спальни, тогда увидишь! Она взяла Петера за руку и провела его через гостиную кукольного домика в спальню. Петер решил, что на досуге серьезно подумает о том, как это он смог поместиться в кукольном домике. Теперь же у него времени не было, потому что Мимми тащила его прямо к окошку. - Выгляни осторожно из-за занавески, чтобы Фиолито тебя не увидел, - сказала она. Петер выглянул очень осторожно из окна спальни в кукольном домике. Хотя ничего другого, кроме бабушкиной качалки и швейного столика, он не должен был увидеть - их-то он как раз и не увидел. А увидел он темный лес. И совсем близко, за деревом, стоял мужчина с черными усами, в широкополой шляпе и плаще. - Ну, что скажешь теперь? - торжествующе произнесла Мимми. - Может, по-твоему, это - не разбойник? В следующий раз думай о том, что болтаешь! - Никак это... Фиолито? - спросил Петер. - Могу в этом поклясться, - сказала Мимми. - Фиолито, предводитель шайки разбойников. У него сорок разбойников, которые повинуются ему по первому знаку. И тут Петер увидел, что почти за каждым деревом стоят разбойники. - Ты заперла дверь? - забеспокоился он. - Да, я пока еще в своем уме, - сказала Мимми. - Ясное дело, заперла дверь. Ведь я одна-одинешенька, сирота, а в доме полным-полно самых настоящих жемчужин! Как же тут не запереть дверь! - У тебя так много настоящих жемчужин! - изумился Петер. - Полным-полно, - повторила Мимми. - Глянь-ка сюда! Она указала на ожерелье из красных, зеленых, голубых и белых жемчужин, которое дважды обвивало ее шею. Когда маме Петера было семь лет, а она была младшей дочкой бабушки, она как-то раз забежала в лавку и купила мешочек стеклянных жемчужин за десять эре и сама нанизала вот это самое ожерелье для Мимми. Петер не раз слышал об этом. "В общем-то, - подумал он, - нельзя сказать, что это настоящие жемчужины". - Этим жемчужинам цены нет, вот так-то, - сказала Мимми. - И это за ними охотится Фиолито, понимаешь? Петер не на шутку забеспокоился. Но Мимми ничуть не казалась встревоженной. - Да ну их, этих разбойников, пойдем лучше в кухню и сварим какао, - предложила она. С верхнего этажа в нижний вела лестница. Мимми перебросила ногу через перила, съехала вниз и неловко приземлилась на полу в столовой. Петер спустился следом за ней. Вскоре они уже сидели за кухонным столом и пили какао, обмакивая в него булочки. - Хочешь еще одну? - спросила Мимми. И вот тут-то они услыхали, как кто-то крадется за кухонной дверью! - Фиолито! - прошептала Мимми и испуганно опрокинула свою чашку с какао. - Ты уверена, что дверь заперта? - прошептал Петер. Они увидели, как дверная ручка опустилась, и услышали, как кто-то навалился на дверь. Но дверь не поддалась. - Ха, ха, ничего не вышло! - произнесла довольная Мимми. Они услышали, как кто-то медленно, крадучись, удалялся. Они поспешили выглянуть из кухонного окошка. В лесу было совсем темно. Но разбойники развели костер, который отбрасывал вокруг зловещие тени. - Они наверняка собираются остаться здесь на всю ночь, - сказала Мимми. - Выстрели-ка из своего пугача, и мы увидим, испугаются они или нет. Петер открыл кухонное окошко и выстрелил прямо в черную ночь. Раздался глухой и жуткий выстрел. Паф! Разбойники испуганно вскочили на ноги. Мимми свесилась с подоконника. - Так вам и надо! - закричала она. - Теперь ты знаешь, что тебя ждет, Фиолито! Вот этот человек, - она указала рукой на Петера, - этот человек будет меня защищать до последней капли крови! - И, взяв Петера за руку, живо сказала: - Ведь ты сделаешь это? Петер кивнул. Да, он будет защищать ее до последней капли крови, другого выхода нет! Мимми с грохотом захлопнула кухонное окошко. И зевнула. - Как бы то ни было, попробуем заснуть. Только сначала я должна спрятать ожерелье. Но что, если... - Если... что? - спросил Петер. - Если Фиолито придет, пока мы спим, - ответила Мимми. Видно было, что она колеблется. - Я знаю, куда мне его спрятать, - наконец сказала она. - Пойдем, увидишь сам! Наверху в гостиной стоял на столе цветочный горшок. В нем росла азалия. Мимми вытянула цветок вместе с землей, которая крепко охватила корни азалии, положила ожерелье на дно горшка и посадила азалию на прежнее место. - Ну, а теперь попробуй-ка поищи, Господин Дурацкая Башка Фиолито, - сказала она. - Я клянусь - он не настолько умен, чтобы отыскать такой чудесный тайник. Она зевнула еще разок, побежала в спальню и бросилась на кровать. Петер улегся на другую. Свои меч и пугач он взял с собой. Кто знает, когда они могут понадобиться! - В спальне слишком жарко, нужно открыть окно, - сказала Мимми. - А как же Фиолито? - предостерег ее Петер. - А ну его, он не сможет подняться на второй этаж, - заверила его Мимми и настежь распахнула окно. Как приятно было вдыхать свежий, прохладный ночной воздух. Петер стал было засыпать, но тут Мимми внезапно села в кровати. - Слышишь? - прошептала она. Тут Петер услыхал, что кто-то лезет по стене дома. Мимми и Петер бросились к окну. В лесу, вскарабкавшись друг другу на спину, стояли все сорок разбойников. А над всеми возвышался Фиолито. Его длинные усы нависали над подоконником. Тогда Петер поднял свой деревянный меч и ударил Фиолито прямо по голове, так что широкополая шляпа слетела. Раздался страшный грохот. Все сорок разбойников ухнули вниз. Все, кроме Фиолито. Он не отнял рук от оконной рамы. Более того, он поднимался все выше и выше. И вот он уже забросил свою длинную ногу в спальню Все, кроме Фиолито. Он не отнял рук от оконной рамы. Более того, он поднимался все выше и выше. И вот он уже забросил свою длинную ногу в спальню. И как ужасно он засмеялся: - Ха-ха-ха! - Скорей в гостиную! - закричала Петеру Мимми. И в тот самый миг, когда Фиолито перебросил вторую ногу через подоконник, Мимми и Петер закрыли дверь в гостиную. Мимми повернула ключ. - Нужно подвинуть мебель к двери, - распорядилась она. Они уже слышали, как Фиолито изо всех сил дергает ручку двери. И поспешили подтащить к двери комод и взгромоздить на него все стулья, какие только были в комнате. Они слышали, как Фиолито все время ворчал, пока колотил в дверь. Но, увы, дверь оказалась не очень крепкой и не очень прочной. Она поддалась. Комод съехал в сторону, и Фиолито просунул в щелку свои мерзкие усы. Тогда все стулья обрушились ему на голову. - Не будь мне так страшно, я посмеялась бы до упаду, - сказала Мимми. Петер храбро заслонил ее своим телом; меч он держал наготове. Долго ждать ему не пришлось; Фиолито тут же двинулся к нему. У Фиолито тоже был в руках меч. - Горе тебе, несчастный, - крикнул он Петеру хриплым разбойничьим голосом и поднял меч. - Это тебе горе, ваша милость Дурацкая Башка! - сказала Мимми и показала Фиолито длинный нос. Начался бой. Четырнадцать раз прогнал Фиолито Петера вокруг гостиной, не переставая размахивать мечом. Наконец случилось самое ужасное! Фиолито выбил меч из рук Петера, и меч упал на пол. Фиолито вмиг наступил на него ногой. - Иди домой и ложись спать, Фиолито, - сердито сказала Мимми. - Зря ты буянишь, все равно жемчужного ожерелья тебе не видать. - Ха-ха-ха! - захохотал Фиолито. - Это мы еще посмотрим! Это мы еще посмотрим! - и принялся искать ожерелье. Мимми с Петром подпрыгнули и уселись на подоконник, чтобы лучше видеть. - Он никогда его не найдет, - прошептала Петеру Мимми. Фиолито искал в комоде, искал под ковром, искал за подушками в диване, искал в абажуре и искал в камине. Но в цветочном горшке не искал; разве могло ему прийти в голову, что там лежит жемчужное ожерелье? Потом он принялся искать по всему дому, а Мимми и Петер бегали рядом, глазели и хихикали, когда видели, какие глупости выкидывает Фиолито. - Будь я такой глупой, как ты, Фиолито, - сказала Мимми, - я бы взяла и удавилась на собственных усах. Тут Фиолито так разозлился, да, так разозлился, что стал искать по сторонам, чем бы запустить в Мимми. Они уже вернулись назад в гостиную - Фиолито решил проверить, не висит ли ожерелье на гвозде в камине. И вот тогда-то он так ужасно разозлился на Мимми. Единственное, что подвернулось ему под руку, был цветочный горшок. Разбойник поднял его над головой. Петер и Мимми закричали от ужаса - ясное дело, только потому, что подумали про ожерелье. Фиолито швырнул цветочный горшок прямо в Мимми, но та отскочила в сторону. Горшок с грохотом упал на пол и разбился. А в нем... в нем лежало жемчужное ожерелье Мимми. - Ха-ха-ха! - захохотал Фиолито, когда увидел ожерелье. - Я завладел им! Наконец-то! - И своими мерзкими разбойничьими пальцами взял прекрасное ожерелье. - Ха-ха-ха! - продолжал смеяться Фиолито, вылезая из окна спальни. Сорок разбойников снова забрались друг другу на плечи, чтобы Фиолито мог спуститься вниз.. Мимми поспешила к окну. Она высунула руку и стала дергать Фиолито за ус. Тому ничего не оставалось делать, как только лягаться ногами, ведь ему наверняка было больно. И тогда все разбойники посыпались вниз и разлеглись под окном. Но ожерелье, увы, ожерелье... досталось Фиолито! И он исчез с ним и со всеми своими сорока разбойниками в темной лесной чаще. - Ты очень жалеешь о своем ожерелье? - спросил Петер. Тогда Мимми хлопнула себя по животику и захохотала, да так, что сама подскочила. - Ожерелье, что унес Фиолито, стоит не больше десяти эре в любой лавке, - сказала она. - Это всего лишь подделка. Настоящее-то ожерелье у меня вот где! Она подошла к цветочному горшку, который стоял на окне гостиной. В нем росла герань. Мимми подняла цветок и вытащила из горшка ожерелье из красных, зеленых, голубых и белых жемчужин, ну точь-в-точь такое же, какое забрал Фиолито. Тут-то Петер и вспомнил, как его мама говорила, что она нанизала два жемчужных ожерелья для Мимми. В те времена, когда маме было семь лет и она была бабушкиной маленькой дочкой. - Драгоценные жемчужины! - произнесла Мимми и дважды обвила нитку жемчуга вокруг шеи. Потом поглядела на Петера: - Ну вот, глупыш. Ясное дело, разбойники в лесу есть, так что запомни это раз и навсегда! Кто-то вошел в дом. Это бабушка появилась в прихожей. Она зажгла свет. У кукольного домика сидел Петер и смотрел на Мимми, маленькую куклу в голубом платьице, с которой его мама так часто играла в детстве. Астрид Лингрен

ИмантЗиедонис Бегучая сказка Бегучий Листок сорвался с макушки дерева. Он летел вниз и слышал, как стонут вокруг комары: — Бегучий Листок! Бегучий Листок падает!.. А Бегучий Листок летел и думал, что он — Летучий Листок. Но тут упал на дорогу и сразу понял — надо бежать! http://static.diary.ru/userdir/2/3/9/1/239137/20448759.jpg Всё вокруг бежало: огонь в небо, вода в море, и даже сердце убегало куда-то. Бегучий Листок подобрал свои краешки, точно так, как девушка подбирает подол длинного платья, и пустился бежать. -"Быстрее! Быстрее!" - думал он на бегу. Вдруг он увидел на -дороге что-то дырявое. Это был Дырявый Зуб. Он тоже бежал. — Ты куда бежишь? — крикнул Бегучий Листок. - За сахаром! Бегучий Листок помчался дальше и увидел на дороге что-то белое. Он подумал, что это сахар, но это была Снежная Баба. — Куда, Баба, бежишь? — От дождя убегаю. Побежал дальше Бегучий Листок, и скоро его догнал Дождь. — А ты, Дождь, куда бежишь? — За облаком! Без облака я пропаду! Без облака мне лить неоткуда! Все вокруг бежали — кто за облаком, кто за сахаром. Волна за волной. Цыпочки за пяткой. «А я-то за кем бегу?» — думал Бегучий Листок, но не мог подумать как следует—боялся, что ноги вперёд убегут. Поди потом догоняй собственные ноги. http://static.diary.ru/userdir/2/3/9/1/239137/20448779.jpg Бегучий Листок бежал и поглядывал по сторонам. В придорожных канавах полно было опавших листьев. Они никуда не бежали. «В чём дело?» — подумал Бегучий Листок и сбавил скорость. У дороги рос Подорожник. — Почему ты не бежишь? — наивно спросил его Бегучий Листок. — Я расту, брат, и цвету как могу,—отвечал Подорожник,— но если тебе нужно бегающее растение — обратись к Перекати-Полю. Только его не видно нигде. Убежало, брат. К вечеру добежал Бегучий Листок до куста бузины, забрался под ветки переночевать и сразу почувствовал рядом что-то тёплое. Здесь было гнездо, в котором лежали три яйца. Бегучий Листок забрался в гнездо, успокоился, пригрелся и крепко заснул. — Ох, как не хочется вставать! — говорил он на следующее утро.— Ещё бы поспать часочек... Ну почему я должен всё время бежать, бежать, бежать?! — Ничего не поделаешь, друг,—сказало Самое Старшее Яйцо.—Ты должен бежать, чтоб часы не остановились. — Неужели остановятся? — Конечно. Все бегут и думают, что бегут, потому что часы бегут. Ерунда. Часы — ленивы. Они не сделали бы ни шажка, ни секундочки, если б не видели, что все бегут и надо бежать. Они бы спрятались где-нибудь в тёмном уголке, засунув стрелки за пазуху. Поэтому из каждого дома кто-то бежит, убегает, чтоб показать часам пример. Вчера из нашего гнезда убежало Бегучее Яйцо. Из него никогда не вылупится птенчик, у него в желтке — бегучая мысль. А теперь и ты беги дальше, ведь ты же — Бегучий Листок. И Бегучий Листок побежал дальше. Вчера я случайно видел его. Он бежал через большое поле, и он крикнул мне, сложив ладони трубочкой: — Иди домой! Погляди, не встали ли часы. Скажи им, что мы бежим! Я пошёл домой и сказал часам: — Не тикайте так жалобно и не думайте снова встать. Посмотрите, как все бегут ради вас. Бегучие Реки, Ползучие Раки, Плывучие Рыбы, Шальные Собаки... И люди, и звери, и звёзды бегут — Секунды, минуты, часы берегут. Я видел, как после вечерней зари По улице к морю Бегут фонари, А в небе бегут, догоняя часы, Созвездие Девы и Гончие Псы. А бывает, что поздно ночью вдруг забьётся на верёвке Бегучая Простыня. Вы только не пугайтесь, не думайте, что это привидение. Это просто — Бегучая Простыня из Бегучей Сказки. Имант Зиедонис

Имант Зиедонис Кроко и Дил http://static.diary.ru/userdir/2/3/9/1/239137/20536662.jpg Когда я его купил, он был ещё совсем маленьким. Его можно было засунуть в чулок и положить в ящик шкафа. Маленький такой крокодильчик. Он родился и вырос у нас в Латвии. Его вырастили, как кактус. Ну, знаете — сажают отросток кактуса в цветочный горшок, он начинает ветвиться, и получается большой кактус. Точно так и с крокодилами. Сажают крокодилью лапу в горшок — и вырастает маленький крокодильчик. На ночь мы его прятали в шкаф. Иначе в доме никто не мог заснуть: крокодильчик бегал всю ночь по дому, шуршал, царапался и гремел, волоча свой хвост по полу. На кого он охотился по ночам? Ведь у нас в доме ни крыс, ни мышей. Моль, конечно, есть, и мотыльки залетают. Крокодильчик ловил моль. Подпрыгивал и с грохотом падал на пол. А если моль пряталась в тапочки, он заглатывал эти тапочки вместе с молью. Один раз съел берет со значком города Риги. Много он принес нам хлопот, зато уж моли в доме не было. А вот до потолка допрыгнуть он никак не мог — высоковато. По вечерам он сидел на полу и смотрел на лампочку, вокруг которой кружилась влетевшая через окно мошкара. Так жадно смотрел, что у него слюнки текли. Потом-то уж он признался, что ему сама лампочка была по душе. http://static.diary.ru/userdir/2/3/9/1/239137/20536806.jpg И вот он начал тренироваться. Честное слово, я не видел ни одного крокодила, у которого была бы такая сила воли, как у нашего. С каждым днём он прыгал всё выше. Вначале перепрыгивал стул, потом стол, приземляться он старался на диван, а потом привык и прямо брякался на пол. Гром был страшный, как будто кто-то бросал охапку дров. Как-то осенним вечером я заклеивал велосипедную шину, которую он прогрыз, вдруг слышу — прыжок! Хоп — сразу темнота! Проглотил-таки лампочку, висящую под потолком. А лампочка-то на проводе. Вбегаю в комнату и вижу — висит под потолком эдакая люстра в форме крокодила, а в животе лампочка светится! — Эй! — закричал я.— А ну отпусти! Выплюнь! Выплюнь! Кричу так, а сам точно знаю: ни за что не выплюнет. Крокодилы вообще очень упрямы. В этот вечер пришёл к нам в гости Карленс. — Какая у вас красивая люстра,— говорит,— в форме крокодила. Оригинально. Какой приятный зелёный свет. — Разумеется, зелёный,— отвечаю,— если б крокодилы были лиловые, получился бы приятный лиловый полумрак. Вдруг сверху крокодил говорит крокодильим голосом: — Выверни пробки. У меня живот перегрелся. — Интересно получается,— говорю,— ты лампочки глотаешь, а я должен пробки выкручивать. Выплюнь лампочку. — Ни за что.— И висит под потолком, постанывает. — Отпусти лампочку, я тебе карманный фонарик подарю. Не отпускает. Лампочку он, видите ли, сам поймал, его добыча. «Как бы живот у него не прогорел,— думаю.— Прожжётся в животе дырка — что тогда делать? А ведь он в сущности не такой уж плохой крокодил. Бывало, на рыбалке всегда отцепит от коряги блесну, а то и всю корягу притащит, на которой полно зацепившихся блёсен. И вообще-то он добросердечный крокодил, мягкий ». Я вывинтил пробки, взял клещи и перекусил провод. Ну, а лампочка осталась у него в животе. Карленс как увидел тогда крокодила с лампочкой — просто остолбенел. — Не может быть,— говорит,— чтоб это — живой крокодил! Как-то не верится. — Не веришь — потрогай,— сказал я,— положи ему руку в пасть. Боится. И зря боится. Зубы крокодильчику я давно обточил, как раз после того, как он перегрыз трубу центрального отопления. Мы-то в театре были, когда он грыз. Потоп ужасный! Вода хлещет, а он доволен. Хорошо ещё — мы вовремя вернулись. Карленсу очень понравился наш крокодил. Он стал приходить в гости чуть не каждый день. То морковку крокодилу принесёт, то свеколку, малинового джема банку притащил. Смотрю я — теряет крокодил свой красивый зелёный цвет. Я-то его огурцами кормил, зелёным горошком, а уж если резинки стиральные, ну, эти, ластики,— только зелёные. А тут — красное. И я запретил Карленсу кормить моего крокодила. Тогда Карленс взял и сам купил себе крокодила. И Дилом назвал. А моего, я забыл сказать, звали Кроко. Вот тут и начались настоящие ужасные дела! Летом, только мы приехали на дачу, крокодилы сразу нам устроили нильские грязи. Всю воду из бочки вылили в клумбу и начали месить животами землю. Подпрыгнут — и животом об землю: хопад! хопад! хопад! ра-па-па! Расшлёпали землю, как блинное тесто. Пришли мы домой, а из грязи — четыре страшные глаза торчат! А на другой день забрались они в сарай и решили поиграть. Надо сказать, что на ум крокодилам всегда приходят глотательные игры. Кроко говорит: — Будем бросать друг другу вещички. Кто поймает и проглотит на лету — тот победитель, а кто не поймает — тому водить. Кидай ты первый — я ловить буду. Дил схватил с полки гвозди (в жестяной банке) и бросил. А Кроко недаром на лампочке тренировался — разинул пасть и все гвозди проглотил. Потом плоскогубцы и молоток. Дил тогда бросил висячий замок, амбарный, ржавый такой. Кроко пасть разинул, но замок мимо просвистел. Крокодилы поменялись местами. Дил сразу проглотил складной метр (в сложенном состоянии), садовые ножницы, четыре теннисных мяча и ракетку для бадминтона. А Кроко потом проглотил гантелю. Вечером Кроко говорит: — У меня тяжёлый живот. — А что у тебя в животе? — Гантеля. Я как-то сразу не поверил и подумал, что Кроко просто не знает иностранных слов и называет гантелей какую-нибудь болезнь. — Ты знаешь, что такое гантеля? — Это очень тяжёлая штука. — И где сейчас эта штука? — Тута,— сказал Кроко и похлопал себя по животу. Я быстренько завел машину, кинул Крокодила в багажник, и мы помчались на рентген. Врач сделал рентген и говорит: — Хаос! — Чего-чего? — не понял я. — Хаос! — повторил врач.— У него в животе — хаос! — Не может быть,— сказал Кроко,— там — гантеля! — Помолчи,— сказал я. — Хаос! — крикнул врач. — Какой хаос! Это гантеля с шарами на конце. — Молчи, крокодил! — зарычал врач.— В металлолом! На переплавку его! Нервный такой врач оказался. — Не надо его в металлолом, доктор,— попросил я.— Сделайте ему клизму. — Какая клизма?! В операционную! И беднягу Кроко потащили в операционную. И конечно, во время операции обнаружились ещё кое-какие крокоделишки. То есть карбюратор от мотоцикла «Ява». После всех этих горестных дел решили мы с Карленсом, что больше нельзя так мучить крокодилов. Каждая, как говорится, животинка должна жить там, где её воздух, её вода. А у нас воздух малокрокодилий и вода в реках слабокрокодилья. И вот однажды подвели мы Кроко и Дила к большой карте мира. Постелили карту на пол. — Вот он, Нил! — заорал Кроко и хотел уж хлопнуться об карту животом, но мы его удержали. Кое-как втолковали мы крокодилам по карте, как добраться до Нила: Чёрное море, пролив Дарданеллы, а там и до Нила рукой подать. На нос Кроко компас привязали, а у Дила на хвосте нарисовали схему всего путешествия. Провожая их в дальний путь, я особо не плакал. Каждая, как говорится, животинка должна жить у себя дома. Пусть теперь светит им белое нильское солнце, пусть греют их чёрные нильские грязи. Часто вспоминаю я Кроко и Дила. Как только услышу слово, которое начинается на «кро» — крокус, кросс, кровать, кролик, крошка, нападает на меня тоска, слезы подступают к горлу. Какие хорошие, какие добрые, мягкие были крокодилы! Всю моль выловили, все блёсны отцепили. А как дрова пилили хвостом, а как банки консервные зубом открывали! Конечно, они крокодилили, кроказничали, но были вполне крокомилые. На этом крокосказке — крококонец. Имант Зиедонис

Имант Зиедонис Сказка с пуговицей Пуговица и Шпилька сидели в кафе. Пуговица была молоденькая, а Шпилька повидала немало и была в жизни немного разочарована, потому что никогда не могла отличить настоящие волосы от искусственных. — Главное,—говорила Шпилька,—берегись, чтоб тебя не пришили. Пуговица слушала разинув рот. — Всякие иголочки теперь водятся,—продолжала Шпилька.—И ниточки. Пришьют за милую душу. Пуговица напугалась. Кое-как допив кофе, она бросилась бежать и дома сразу спряталась под кровать. А под кроватью Шило валялось, которое, как ни крути, было похоже на иголку. — Как жизнь, Пуга? — приветливо сказало Шило. — Нормально,—ответила Пуговица, вскочила в ужасе на стол и бросилась в кисель. В киселе было как-то спокойней. Вылезши из киселя, Пуговица отряхнулась. Шило пока не пришивало. Зато неподалёку Пуговица увидела Вилку. Лежит, не шевелится! Но уж если тебя пришьют вилкой! Вот ужас-то! Содрогаясь, Пуговица выскочила на улицу. А на улице — ёж! Вот где иголочки! Пуговица побежала по тротуару, вдруг видит — телевизионная башня! Игла! Ужас! Ужас! Если такая пришьёт—о-го-го! Пуговица прыгнула вправо-влево — и упала в грязь. Пока вылезла — все дырки грязью позабивала. Побежала домой, к киселю поближе. С ним как-то спокойней. Уж кисель никогда не пришьёт, разве немного замочит. Вдруг видит Пуговица: на углу автомат с газировкой. У автомата Молния стоит. Не та, что в небе гремит, а та, на которую куртки застёгивают. Молния пить хотела, а трёхкопеечной монеты у неё не было. — Эй, Кружочек! —крикнула она Пуговице.—Иди-ка сюда, я тебя в автомат брошу, пить охота. — Я не Кружочек. Я — Пуговица. — А где ж твои дырки? Как Пуговица ты не проходишь. Глянь в зеркало. Пуговица глянула — и верно: все дырки забились грязью. — Ты, наверное, Вилка,— смеялась Молния, блистая медным зубом,—или ложка? А может, ты—самолёт? — Я — Пуговица. — Коррова ты! — грубо сказала Молния и толкнула Пуговицу плечом. Стал собираться народ. И тут откуда ни возьмись — Иголка. — Иди-ка сюда,—поманила она Пуговицу пальцем.—Пой-дём-ка к Нитке. Пуговица совсем растерялась, и Иголка отвела её к Нитке. Нитка сурово глянула на Пуговицу: — Ты где пропадала? — Да я так... — Служила? — Да нет, я с киселём... — Ах, ты была свободна,—сказала Нитка и прочистила Пуговице иголкой один глазок.—Это хорошо.—И она прочистила другой глазок.—Хорошо быть свободным.—И она прочистила третий.— Но в киселе нет счастья, надо делом заниматься.— И она прочистила Пуговице последнюю дырку и тут же иголочкой её и пришила. Пуговица огляделась. Рядом с ней были пришиты и другие пуговицы, которые всё время застёгивались. Всё вокруг было застёгнуто. Даже небо. Днём застёгнуто оно на Солнечную пуговицу, ночью — на Лунную. А там далеко-далеко, в глубине небесного свода, всегда мерцают над нами звёздные пуговички. Они держат на себе огромные миры, чтоб те не рассеялись в пространстве. http://static.diary.ru/userdir/2/3/9/1/239137/20595486.jpg

Братья Гримм Рапунцель Однажды жили на свете муж и жена; им давно уже хотелось иметь ребенка, но его все не было; и вот, наконец, явилась у жены надежда, что милостивый господь исполнит ее желание. А было у них в горенке маленькое окошко, оттуда был виден великолепный сад, где росло много прекраснейших цветов и всякой зелени. Но сад был обнесен высокой оградой, и никто не осмеливался в него входить, так как сад этот принадлежал одной колдунье; она обладала большим могуществом, и все на свете ее боялись. Стояла раз жена у окошка, заглянула в сад и увидела грядку, а рос на ней прекраснейший рапунцель; был он на вид такой свежий и такой зеленый, что ей страсть как захотелось отведать этого рапунцеля. Это желание у нее все с каждым днем возрастало, но так как она знала, что его достать ей никак невозможно, то она вся исхудала, побледнела и выглядела несчастной. Испугался муж и спрашивает: - Чего тебе, моя женушка, недостает? - Ах, - говорит она, - если не добыть мне из того сада, что за нашим домом, зеленого рапунцеля и его не отведать, то остается мне одно - помереть. Муж очень ее любил и подумал: "Уж если жене моей от этого помирать приходится, то я достану для нее рапунцеля, чего бы это мне ни стоило". И вот перелез он в сумерках через каменную ограду в сад колдуньи, нарвал второпях целую пригоршню зеленого рапунцеля и принес его жене. Она тут же приготовила себе из него салат и с жадностью его поела. И салат ей этот так понравился, показался ей таким вкусным, что на другой день появилось у нее желание втрое большее, чем прежде. И она не могла найти себе покою, пока муж не согласился полезть в сад еще раз. Он пробрался туда в сумерках, пролез через каменную ограду, но сильно перепугался, увидав перед собой колдунью. - Как ты смеешь лазить в мой сад, - сказала она, гневно на него поглядев, - и красть у меня, как вор, мой зеленый рапунцель? Тебе плохо за это придется. - Ах, - ответил он, - вы уж меня простите, ведь я решился на это по нужде: моя жена увидала из окошка ваш зеленый рапунцель и почувствовала к нему такую страсть, что, пожалуй, умерла бы, если бы его не отведала. Гнев у колдуньи немного прошел, и она сказала ему: - Если это правда, что ты говоришь, то я позволю тебе набрать рапунцеля столько, сколько ты пожелаешь, но при одном условии: ты должен будешь отдать мне ребенка, который родится у твоей жены. Ему будет у меня хорошо, я буду о нем заботиться, как мать родная. И он со страху согласился на все. Когда жене пришло время рожать и она родила дочку, явилась тотчас колдунья, назвала дитя Рапунцель и забрала его с собой. Стала Рапунцель самой красивой девочкой на свете. Когда ей исполнилось двенадцать лет, колдунья заперла ее в башню, что находилась в лесу; в той башне не было ни дверей, ни лестницы, только на самом ее верху было маленькое оконце. Когда колдунье хотелось забраться на башню, она становилась внизу и кричала: - Рапунцель, Рапунцель, проснись, Спусти свои косоньки вниз. А были у Рапунцель длинные прекрасные волосы, тонкие, словно из пряжи золотой. Услышит она голос колдуньи, распустит свои косы, подвяжет их вверху к оконному крючку, и упадут волосы на целых двадцать аршин вниз, и взбирается тогда колдунья, уцепившись за них, наверх. Прошло несколько лет, и случилось королевскому сыну проезжать на коне через лес, где стояла башня. Вдруг он услышал пение, а было оно такое приятное, что он остановился и стал прислушиваться. Это пела Рапунцель своим чудесным голосом песню, коротая в одиночестве время. Захотелось королевичу взобраться наверх, и он стал искать вход в башню, но найти его было невозможно. Он поехал домой, но пение так запало ему в душу, что он каждый день выезжал в лес и слушал его. Вот стоял он раз за деревом и увидел, как явилась колдунья, и услышал, как она закричала. - Рапунцель, Рапунцель, проснись, Спусти свои косоньки вниз! Спустила Рапунцель свои косы вниз, и взобралась колдунья к ней наверх. "Если это и есть та лесенка, по которой взбираются наверх, то и мне хотелось бы однажды попытать счастья", - и на другой день, когда начало уже смеркаться, подъехал королевич к башне и крикнул: - Рапунцель, Рапунцель, проснись, Спусти свои косоньки вниз! И упали тотчас волосы вниз, и королевич взобрался наверх. Рапунцель, увидя, что к ней вошел человек, какого она никогда не видела, сначала сильно испугалась. Но королевич ласково с ней заговорил и рассказал, что сердце его было так тронуто ее пением и не было ему нигде покоя, и вот он решил ее непременно увидеть. Тогда Рапунцель перестала бояться, и когда он спросил у нее, согласна ли она выйти за него замуж, - а был он молодой и красивый, - она подумала: "Он будет любить меня больше, чем старуха фрау Готель", и дала свое согласие и протянула ему руку. Она сказала. - Я охотно пойду вместе с тобой, но не знаю, как мне спуститься вниз. Когда ты будешь ко мне приходить, бери всякий раз с собой кусок шелка; я буду плести из него лесенку, и когда она будет готова, я спущусь вниз, и ты увезешь меня на своем коне. Они условились, что он будет приходить к ней по вечерам, так как днем приходила старуха. Колдунья ничего не замечала до тех пор, пока однажды Рапунцель не заговорила с ней и не сказала: - Скажи мне, фрау Готель, почему мне тебя тащить наверх тяжелей, чем молодого королевича? Он подымается ко мне в один миг. - Ах ты, мерзкая девчонка! - крикнула колдунья. Что я слышу? Я считала, что скрыла тебя ото всех, а ты меня все-таки обманула! - И она вцепилась в ярости в прекрасные волосы Рапунцель, обмотала их несколько раз вокруг левой руки, а правой схватила ножницы и -чик-чик! - отрезала их, и чудесные косы лежали на земле. И была колдунья такою безжалостной, что завела бедную Рапунцель в глухую чащу; и пришлось ей там жить в большой нищете и горе. И в тот же самый день, как она прогнала Рапунцель, она привязала вечером отрезанные косы к оконному крючку и, когда явился королевич и крикнул: - Рапунцель, Рапунцель, проснись, Спусти свои косоньки вниз! то спустила колдунья волосы вниз. И взобрался королевич наверх, но не нашел там своей любимой Рапунцель, а увидел колдунью. Она глянула на него своим злобным, язвительным взглядом. - Ага! - крикнула она насмешливо. - Ты хочешь увести свою возлюбленную, но красавицы-птички нет больше в гнезде, и она уже не поет. Ее унесла кошка, а тебе она выцарапает к тому же глаза. Ты потерял Рапунцель навек, не видать ее тебе больше никогда! Королевич был вне себя от горя и в отчаяньи выпрыгнул из башни; ему удалось сохранить жизнь, но колючие шипы кустарника, на которые он упал, выкололи ему глаза. И он бродил слепой по лесу, питаясь лишь одними кореньями да ягодами, и все время горевал и плакал по потерянной им любимой жене. Так блуждал он несколько лет в горе и печали и зашел, наконец, в густую чащу, где жила, бедствуя, Рапунцель вместе со своими детьми-близнецами, которых она родила, с мальчиком и девочкою. Вдруг услыхал королевич чей-то голос; он показался ему таким знакомым, и он пошел навстречу ему; и когда подошел он ближе, то Рапунцель его узнала, бросилась к нему на шею и горько заплакала. Но упали две слезинки к нему на глаза, и он снова прозрел и стал видеть, как прежде. И он привел ее в свое королевство, где встретили его с радостью, и они жили долгие-долгие годы в счастье и довольстве. Братья Гримм

Астрид Лингрен Рыцарь Нильс из Дубовой Рощи Давным-давно, в пору бед и нищеты, жил на маленьком хуторе, затерявшемся в глухом лесу, мальчик по имени Нильс. Хутор этот прозывался Дубовой рощей. Таких маленьких, сереньких, бедных хуторков было в то время много. Одно богатство и было в них — малые ребятишки. Но такие, как Нильс, встречались редко. Случилось так, что он тяжко захворал, мать боялась, что он умрет, и уложила его в постель в чистой горнице, куда по будням детям и носа сунуть не давали. Впервые в своей жизни Нильс занимал один целую кровать. Его трясло в лихорадке, голова горела, и он едва понимал, что с ним творится, однако знал, что спать одному в постели — большая роскошь. Чистая горница казалась ему настоящим раем. Штора в горнице была опущена, и в ней царили прохлада и полумрак. Стоял июнь, цвели сирень и ракитник, в распахнутое окно из сада, словно сквозь сон, до Нильса доносилось их благоухание, в лесу без устали куковала кукушка. Мать со страхом слушала это кукование, и вечером, когда воротился домой отец, она сказала помертвевшим голосом: — Нильс покидает нас. Слышишь, кукушка кукует. Ведь в те времена считали: если кукушка кукует рядом с домом — быть в доме покойнику. Никогда еще не куковала кукушка прямо на хуторе, да еще так громко и неистово, как в этот июньский день. Младшие братишки и сестренки, стоя у закрытой двери в горницу, печально говорили: — Слышишь кукушку? Наш братик скоро умрет. Но Нильс ничего об этом не знал. Он лежал в жару и с трудом мог открыть глаза. Но иногда, слегка приподнимая веки, он видел сквозь ресницы чудо: перед ним — штора, а за ней — великолепный дворец. Штора, купленная на аукционе в городской усадьбе, была единственной ценностью на этом бедном хуторе. Эту штору на радость и удивление детям повесили на окно в горнице. На шторе был выткан рыцарский замок с зубчатыми стенами и высокими башнями. Ничего прекраснее этого замка хуторские ребятишки в своей жизни не видели. “Кто же может жить в таком замке? — спрашивали они Нильса. — И как он называется?” Ведь Нильс, старший брат, должен был все знать. Но Нильс этого не знал, а теперь он так сильно захворал, что сестрам и братьям, верно, не придется больше его ни о чем спрашивать. Вечером семнадцатого июня Нильс остался один в доме. Отец еще не вернулся домой, мать доила на выгоне корову, братья и сестры пошли в лес поглядеть, поспевает ли земляника. Нильс лежал один в горнице в полузабытьи. Он не знал, что было семнадцатое июня и что земля вокруг зеленая-презеленая, что на большом дубе возле дома кукует кукушка. Она-то и разбудила его. Нильс открыл глаза, чтобы поглядеть на замок на шторе. Замок стоял на зеленом острове посреди синего озера, вздымая свои зубцы и башни к синему небу. От этой синевы в горнице было прохладно и темно, и потому здесь так хорошо спалось. Нильс снова задремал... Ветерок слегка колыхал штору, и замок дрожал... О, темный замок, полный тайн, чьи флаги развеваются под ветром на твоих башнях? Кто живет в твоих залах? Кто танцует в них под звуки скрипки и флейты? Кто этот узник, что сидит в западной башне, которому суждено умереть завтра утром на рассвете? Смотри-ка, он просунул тонкую королевскую руку сквозь решетку башенной бойницы и машет — зовет на помощь. Ведь он молод и ему так не хочется покидать белый свет. “Послушай, Нильс из Дубовой Рощи, послушай! Неужто ты, королевский оруженосец, забыл своего господина? ” Нет, рыцарь Нильс ничего не забыл. Он знает: часы бегут и он должен спасти своего короля. Скоро, ах, как скоро будет уже поздно. Ведь сегодня семнадцатое июня, и, прежде чем взойдет солнце, короля лишат жизни. Кукушка про это знает. Она сидит на дубе во дворе замка и неистово кукует, она знает, что кому-то там суждено умереть. Но на берегу синего озера, в камышах спрятана лодка. Не робей, молодой король, твой оруженосец спешит к тебе. Вот на зеленые берега и тихое озеро опускается легкий сумрак июньской ночи. Медленно скользит лодка по зеркальной глади, неслышно опускаются весла в воду, чтобы не разбудить стражу. Ночь полна опасностей, а судьба королевства в руках гребца. Еще медленнее, еще тише, еще ближе... О, мрачный замок, ты царишь на зеленом острове и бросаешь такую зловещую тень на воду, но знай же, что к тебе приближается тот, кто не ведает страха: рыцарь Нильс из Дубовой Рощи, запомни это имя, ведь в его руках судьба королевства! Может быть, чьи-то глаза вглядываются в ночной сумрак и видят, как светится копна его белых волос. Если тебе дорога жизнь, рыцарь Нильс, плыви скорее в тень замка, спрячься в темноте, причаль прямо под окном темницы, где сидит король, и жди... Слышишь, вокруг тишина — только волны бьются о нетесаные каменные стены, а больше не слышно ни звука. Но вот узник бросает из башни письмо. Оно летит белоснежным голубем и падает в лодку. На письме написано кровью: “Рыцарю Нилъсу из Дубовой Рощи? Мы, Магнус, божьей милостью законный король сего королевства, лишились по милости родича Нашего герцога мира и покоя. Да будет тебе ведомо, готовит он Нам нынешней ночью страшный конец. И посему спеши немедля Нам на помощь. Как помочь Нам, поразмысли сам, однако не мешкай, ибо Мы. пребываем в сильном страхе за Нашу жизнь. Писано в замке Вильдгавель в ночь июня семнадцатого. Магнус Рекс”. Рыцарь Нильс кинжалом царапает себе руку и пишет алой кровью письмо своему господину. Потом он натягивает тетиву, и стрела его летит молнией к узнику в башне и несет ему утешительную весть: “Мужайся, король Магнус! Жизнь моя принадлежит тебе одному, и я с радостью отдам ее, чтобы спасти своего короля. Да будет со мной удача”. Да будет с тобой удача, рыцарь Нильс! Если бы ты был столь же быстр и тверд, как стрела, и мог лететь, как она, то без труда пришел бы на помощь королю. Но как проникнуть оруженосцу в темницу короля в эту последнюю ночь его жизни? Разве не грозил герцог казнить страшной смертью всякого, кто осмелится приблизиться к замку до рассвета? Ворота заперты, и подвесной мост поднят, двести вооруженных стражников караулят этой ночью замок Вильдгавель. А герцог танцует в рыцарском зале, ему не до сна. Светла июньская ночь, и тому, кто задумал злодейство, не уснуть. Поскорее бы настало утро, ведь на рассвете король лишится жизни, и в королевстве не станет короля. Кому, как не герцогу, знать, кто ближе всех стоит к трону? Ах, как нетерпеливо он ждет рассвета, но до той поры он хочет танцевать. Веселее играйте, скрипка, флейта и свирель, веселей пляшите, юные девицы, ножки у вас маленькие и быстрые. Герцог хочет танцевать и веселиться. Но тому, кто творит зло, нет ни мира, ни покоя, страх грызет его, словно червь кору. Король пленен и заперт в башне, но у него есть верные люди, — может, тысяча всадников уже скачет сейчас к замку Вильдгавель. В страхе обрывает он танец, идет к окну, вслушивается и вглядывается в ночь. Что это: стук копыт или бряцание вражеских копий и мечей? Нет, это всего лишь деревенский музыкант, он бредет по берегу озера меж дубов и бренчит на лютне, песня его, звонкая, как птичья песнь, летит над узким проливом Вильдгавельсунд. Королевская конница скачет. Я дорогой лесною бреду. Как печально кукушечка плачет, Предвещая кому-то беду. Королевская конница скачет... Герцог бледнеет. — Поди-ка сюда, музыкант, расскажи, какую это конницу ты видел нынче ночью! — Ах, милостивый господин, слова бедного певца сыплются как горох, кто их разберет. Дозволь мне идти с миром дальше и играть на лютне. Ночь так прекрасна, озеро спокойно, цветы цветут и кукушечка кукует. Поверь мне, земляника поспевает, я сам видел этой ночью в лесу. — Да знаешь ли ты, певец, — гневается герцог, — что в замке Вильдгавель есть подземелье, где музыкант поспеет скорее, чем земляника в лесу, а когда он созреет, то расскажет все, о чем его спрашивают? — Ах, милостивый господин, я хотел бы тебе поведать обо всем, да только крепостные ворота заперты, а мост поднят, и ни единой душе не пробраться в замок Вильдгавель. Герцог угрюмо кивает. — Правда твоя, музыкант, но для тебя я велю опустить мост и открыть ворота. Входи же, дружок, мне надобно знать, кто это скачет в лесу нынче ночью. Вот заскрипели цепи: “Книрк-кнарк”, подъемный мост опускается, дубовые ворота отворяются. Бродячий музыкант перебирает струны лютни, звучит печальная песенка. Бедняга-музыкант одет в лохмотья, но белая копна его волос светится в полумраке. Подумать только, он входит в замок Вильдгавель один-одинешенек... Да будет с тобой удача, рыцарь Нильс. Запахни свои лохмотья поплотнее, чтобы не виднелось сквозь них золотое шитье, опусти глаза, сгорбись, прикинься дурачком, помни: ты не в своем уме и сам не знаешь, что говоришь. — О, милостивый господин, там их целые тысячи, я точно знаю. Правда, не более сотни, это точно. Все они ехали на лошадях, а лошади били копытами. Хотя иные сидели верхом на волах, а кто и на свинье. У каждого было по мечу и копью, а у многих одни лишь метлы. Они везли лестницы — штурмовать замок Вильдгавель — и корыта, чтобы переправиться через пролив Вильдгавельсунд. Право слово, милостивый господин, земляника скоро поспеет, я сам видел ночью в лесу. Речь музыканта привела в бешенство и напугала герцога. Подумать только, является вдруг бродячий музыкант, совсем еще юнец, и поет песенку про то, что он видел королевских конников в лесу. Сеять страх в его черной душе все равно что бросать зерна на вспаханную землю. Из таких зерен в душе герцога вырастают дремучие кусты страха, ведь тот, кто творит зло, не знает ни мира, ни покоя. В замке поднимается суматоха. Всем быть настороже! Приготовить пращи! Встать у бойниц! Укрепить охрану подъемного моста в десять раз! Того и гляди начнется штурм, коли в словах музыканта есть хоть крупица правды. А как же быть с узником в западной башне? Приказал ли герцог усилить охрану? Ведь у темницы короля стоит один-единственный стражник — Монс Секира, верный пес герцога. Нет, охрану в западной башне герцог усиливать не станет, ведь он замышляет собственноручно лишить короля жизни, если замок попытаются взять штурмом. Хотя злодею охота, чтобы узник прожил до рассвета, как порешил совет, которому герцог велел приговорить короля к смертной казни. Герцог знает лишь одно: живым королю из западной башни нынче ночью не выбраться. Но тот, кто творит зло, хочет сделать это тайно. Пусть Монс Секира один караулит узника, этот страж будет нем, как каменные стены, его дело лишь не давать лазутчику пробраться во дворец Вильдгавель! Ни одному лазутчику? А знаешь ли ты, могущественный герцог, что один из них уже в стенах замка? Ты заботишься о том, чтобы твои лучники и метатели камней были наготове, а о светловолосом бродячем музыканте позабыл! Этот бедняга забился в угол, сел на пол и грызет жадно цыплячью ножку, он придурковат и никак не возьмет в толк, отчего среди ночи поднялся такой шум. Видно, у него полно насекомых, то и дело чешется и разглядывает свои лохмотья. Поглядите-ка, кого это он поймал, не-ужто блоху? Нет, бродяга точно спятил: бросает блох в пивную кружку. Но кому дело до этого дурня? Даже собакам, что лежат у очага, безразлично, что он делает, куда идет. А ему вдруг втемяшилось в дурацкую голову пойти к Монсу Секире и угостить его пивком. Он неслышно выходит в дверь, неуклюже карабкается по замковым лестницам, но кружку с пивом .держит крепко, а повстречается ему кто-нибудь, музыкант улыбается кротко... мол, приказ герцога, несу пиво Монсу Секире! Монс — здоровенный бык. Ему нипочем и десять кружек. А тут приходится стоять всю ночь напролет у королевской темницы, и в горле так пересохло, что терпеть нет мочи. И вдруг откуда ни возьмись — пиво, да еще и подают ему кружку бережно, обходительно. — Ишь, какой белоголовый, ты откуда взялся? Я тебя прежде не видал в замке. Белоголовый кротко улыбается, видно, придурковат. — Герцог посылает тебе пиво. А я не пролил ни единой капельки. Не раз спотыкался и чуть не свалился, а кружку держал крепко, вот какой я молодец. Монс Секира жадно подносит кружку ко рту. Ну и пиво, хорошо промочил горло. Довольный, треплет он музыканта за белые вихры. — Хороши волосы, чистый лен, как у короля. Можно подумать, что вы — братья. Однако тебе надобно благодарить бога, что этот бедняга — не твой брат, иначе и тебе пришлось бы вскорости сложить голову. Больше Монс Секира ничего не говорит этой ночью. Он шлепается на пол, как мешок с мукой, и тут же засыпает, видно, та “блошка”, которую музыкант бросил в пиво, принесла пользу! А теперь, рыцарь Нильс, не плошай! Торопись, торопись, ищи ключ, пошарь у Монса в карманах и за поясом... Вот вдалеке слышатся шаги, неуж-то идет кто-то? Торопись, не то будет поздно, бери ключ, открывай скрипучую дверь, быстрей подымайся по лестнице в темницу короля, быстрей... а теперь медленнее! Теперь тише! Входи к королю! Вот он перед тобой! Как долго он ждал, как долго печалился. Он стоит у бойницы, бледный и жалкий, глаза большие и скорбные, волосы светлые и пушистые. Увидев своего оруженосца, он принимается молча лить слезы. — Рыцарь Нильс, дорогой ты мой. Все же есть у меня друг на свете. Два долгих года сидел король Магнус в этой мрачной темнице, щеки его поблекли, и взгляд потух. — Все пропало, рыцарь Нильс,— говорит он,— настал мой смертный час. Останешься ли ты со мной до конца, до самого страшного испытания? — Ах, ваше величество, не надо отчаиваться. Бежим отсюда! Да побыстрее! Но Магнус испуганно качает головой. — Куда нам бежать, рыцарь? Ворота заперты, мост поднят, а людей герцога повсюду полным-полно, словно пчел в улье. Ни одна живая душа отсюда не выберется. Все кончено, настал мой смертный час. Видно, королю Магнусу ничего не известно про тайный ход, о котором знает Нильс. Ведь он в детстве играл в этом мрачном и страшном замке. Его матушка была в ту пору придворной дамой фру Эббы, тетки короля, матери герцога. Эта знатная и жестокая госпожа, она заправляла всем в замке, покуда сын ее воевал в чужих краях. Нильс тогда был маленьким непослушным сорванцом, и однажды фру Эбба велела посадить его в наказание в восточную башню. Теперь она в том раскается. Ведь у мальчишки руки так и чешутся, ему надо все знать, все потрогать! Вот он и нащупал потайную кнопку, открывающую потайную дверь в потайной ход, что проложен под Вильдгавельсундом и ведет прямо в лес. Видишь, король Магнус, еще не все потеряно. Однако не мешкай, торопись, если жизнь тебе дорога! Ночь на исходе, а как взойдет солнце над зеленым лесом и синим озером, тебя не станет. Таково решение герцога. Глянь-ка, толстопузые господа в пышных одеждах уже собираются во дворе, палач наточил меч и ждет тебя. Сейчас в башню придет досточтимый святой отец — исповедать беднягу перед смертью. Подумать только, что будет, если он увидит Монса Секиру, лежащего на полу. Священник завопит, и эхо разнесет его крик по всему замку. Тогда бежать будет поздно. Не медли, король Магнус, торопись, коли жизнь тебе дорога. Путь будет труден и опасен, придется петлять по длинным ходам и коридорам через весь замок к восточной башне, а повсюду расставлены караульные. Но не падай духом, Нильс тебе поможет! — Торопись же, король Магнус, снимай красный бархатный наряд, облачайся в лохмотья. Коли нам не повезет, встретим стражей, они подумают, что это я — король, а ты — музыкант. Они схватят меня, и, покуда опомнятся, ты успеешь убежать. Поймают воробья, а король-орел вырвется на свободу. Но король печально качает головой: — А что будет после с тобой, мой любезный друг? Что сделает с тобой герцог, узнав, что ты помог мне бежать? Нильс смотрит в глаза королю: — Я спасу тебя, если даже это будет стоить мне жизни. Медлить нельзя. Быстрей переодевайся, король, спускайся вниз по лестнице, где лежит и стонет во сне Монс Секира. Вот он слегка шевелит руками и ногами, словно хочет проснуться. Нет, спи сладко, Монс, так крепко ты еще никогда не спал! Ты, простой тюремный страж, не знаешь, какой чести удостоился, не видел, как сам король переступил через твое налитое пивом брюхо! Властитель королевства бежит, спасаясь от смерти. Вот на дворе зазвучали трубы, забили барабаны, послышались восторженные голоса собравшихся. Выходит герцог, и все смолкает. Он ликует при мысли о том, что этим самым утром на этом крепостном дворе он под глухие удары барабанов впишет кровью свое имя в книгу истории. Но тут из западной башни раздается пронзительный и страшный крик: — Узник исчез! Король бежал! О, злые вести! Мертвенная бледность покрывает лицо герцога, он холодеет и дрожит всем телом. Охваченный дикой яростью, он кричит: — Обыскать замок, каждый уголок, каждую залу, каждую лестницу и башню! Поймать короля, живого или мертвого! Слышишь, как бьет колокол тревоги, как по лестницам замка стучат подбитые железом сапоги, как кричат герцогские кнехты, вышедшие на охоту за королевской ланью, которая бежит, спасая свою жизнь. — Где бы он ни был, он от нас не уйдет! Глянь-ка, вон там мелькнула его белая голова! Вон там показался его красный кафтан! Ага, он юркнул в восточную башню. Ну и хитрец, хлопнул дверью у меня перед самым носом, да только сейчас мы топором да копьем выманим оттуда нашего премиленького короля! Тот знатный господин, что повелел построить замок на берегу протоки, имел, видно, лисьи повадки. Как лис роет много ходов из своей норы, так и этот господин велел вырыть потайной ход под Вильдгавельсундом, чтобы спастись на случай битвы и осады. Про этот потайной ход не ведала тогда, кроме него, ни одна живая душа, и тайну эту он унес в могилу. А умер он двести лет тому назад. Как хорошо, что на земле есть любопытные мальчишки, которым надо все потрогать! Как хорошо, что Нильса в детстве заперли однажды в восточную башню! Однако сможет ли он теперь найти потайную кнопку? Торопись, Нильс, ведь дверь уже трещит под ударами топора, а Магнус с каждым ударом бледнеет все сильнее. Король не был в детстве озорным и любопытным и не находил потайных кнопок. Холодный пот выступает у него на лбу, покуда его оруженосец ощупывает на деревянной обшивке стены все кнопки и бляшки. Король не верит, что Нильс отыщет ту заветную кнопку, которая может им помочь. Магнус слышит, как эхо разносит удары топора. И страшны слова герцога: — Схватить короля живым или мертвым... Тут король бледнеет как полотно. Ах, как не хочется умирать ему в расцвете лет! Но он не верит в удачу: — Да полно же тебе, рыцарь Нильс, не ищи больше. Все пропало, не жить мне более на свете. Но руки мальчика не могут забыть то, что нашли однажды. И вот дверь медленно отворяется, указывая им путь к свободе. Рыцарь Нильс хватает короля за руку: — Бежим, король Магнус, бежим скорей, не бойся, что там темно! В подземелье холодно и сыро, вода из Вильд-гавельсунда сочится тоненькими струйками меж скользких камней. Не поскользнись, король, теперь каждая секунда дороже золота твоей короны. Слышишь яростный крик за твоей спиной? Это злодей герцог увидал, что добыча ускользнула из его когтей. Сейчас он стоит в башне и не может понять, куда делся король. Злость пробкой сидит у него в горле, он того и гляди лопнет от нее. Вдруг он замечает приоткрытую дверь. Это что еще такое? Потайной ход, о котором он раньше не ведал? Будь ты неладен, прапрадед, сохранивший эту тайну от всех родичей! Но герцог и не думает сдаваться: — Стражу ко мне! Все бегом в темноту, он там! Схватите его, рвите на части, вытащите на свет божий! Отыщите живым или мертвым! А вы, мои лучники, седлайте быстрых коней, опускайте мост, скачите в лес! Потайной ход, верно, ведет туда, отыщите выход из него. А коли увидите, что король Магнус бежит меж деревьями, пустите стрелу ему в спину. Поймать его, найти живым или мертвым! Ласково плещут и переливаются под лучами утреннего солнышка волны Вильдгавельсунда. Резвятся в воде рыбешки, им весело, ведь они не знают, что глубоко под ними пытается спастись от верной смерти король Магнус. Рыцарь Нильс, рыцарь Нильс, не спеши! Король долго сидел в темнице и сильно ослабел. Он тяжело дышит, того и гляди упадет, потайной ход темен и длинен. А позади он слышит стук подкованных сапог, стук этот все громче, шаги все ближе. Король Магнус бледнеет, лицо его белее полотна, о, как не хочется умирать ему в расцвете лет! Но он не верит в удачу: — Хватит с меня, рыцарь Нильс, не пойду дальше. Пришел мой смертный час. — Не бойся, король! Прячься быстрее в расселину, стой тихо в темноте, затаи дыхание и жди! Вот они нагоняют нас, люди герцога, слепые звери. Мчатся, будто свиньи по дубовой роще за желудями, не глядя по сторонам, туда, куда повернуты их тупые рыла. Сейчас они мчатся туда, где светит слабый свет в конце потайного хода. По дурости своей они решили, что король уже выбрался на свет божий, на белый свет, которого по воле герцога ему больше не видать. Они несутся туда со всех ног. Король Магнус стоит, спрятавшись за большим камнем, и слышит, как стучат кованные железом сапоги, сердце его бешено колотится. Страшно одному в темноте, но ты не один, король, рядом с тобой верный друг. Он стоит во мраке рядом с тобой, ты не видишь, но слышишь его дыхание и чувствуешь его руку на своем плече. — Погоди здесь еще немного, король, люди герцога снуют повсюду, кони у них быстрые, как ветер. Но я спрятал двух лошадей здесь рядом, в кустах, пойду приведу их! Два долгих года сидел король в темнице... сакое счастье снова оседлать коня и скакать под юлеными кронами дубов! До чего же прохладно I светло июньское утро! Вокруг тишина, лишь 1тицы поют, шмели жужжат. На цветах и тра-$ах блестят росинки. Вот скачут король Магнус I его оруженосец. Их пушистые светлые волосы )лестят на солнце. Пришпорь коня, король Магнус, гони его воюю, торопись поспеть в Высокий замок. Там ты укроешься надежно, там собралась вся королев-;кая конница. Они увидят, что король на свободе, и пойдут за ним в бой. Тогда трепещи, злой гиран, коварный герцог, близится твой последний час! Ах, король Магнус, рано ты ликуешь! Слышишь стук копыт о землю, страшнее этих звуков тебе ничего слышать не доводилось. То мчатся герцогские лучники на быстрых как ветер конях, пустят они тебе в сердце острые стрелы, и станешь свободен. Король Магнус бледнеет, лицо его белее полотна, о, как не хочется умирать ему в расцвете лет! — Довольно с меня, рыцарь Нильс, не поеду цалыпе. Все пропало, настал мой смертный час! Но рыцарь Нильс твердой рукой хватает королевского коня за уздечку. — В этой скале есть пещера, укроемся в ней! Пещера эта была в скале с незапамятных времен, еще с тех пор, когда земля была молодой и людей на ней не было. Тогда-то и повалились эти тяжелые валуны друг на друга, и появилась здесь пещера с высокими каменными стенами. С незапамятных времен была она безымянной, но с этого самого дня стала называться Королевской пещерой. Год побежит за годом, и все, что случилось здесь, позабудется, но пещера будет навечно зваться Королевской. Мальчишки станут часто играть здесь в веселую игру прятки и называть это место Королевской пещерой, не зная, что когда-то давным-давно, ранним июньским утром в этой пещере прятался король со своим оруженосцем. А сейчас король Магнус стоит здесь, и сердце у него сильно колотится. Тяжело прятаться в пещере, словно зверю лесному, но ты не один, Магнус, у тебя есть друг. Он стоит рядом с тобой во мраке, ты не видишь его, но слышишь, как он дышит, чувствуешь его сильную руку на своем плече. — Кажется, мы с тобой провели их. Подождем немного и поскачем дальше. Через час поспеем в Высокий замок. Не успел он сказать это, как из леса послышалось громкое ржание, а королевский конь заржал в ответ. Вот так может несмышленая животина предать своего хозяина. Ах, какая беда, вот в лесу послышались громкие голоса: — Скорее, скорее, сюда в пещеру! Здесь только что ржал конь, сейчас мы вытащим отсюда короля! Король Магнус бледнеет, лицо его белее полотна, о, как не хочется умирать ему в расцвете лет! — Довольно с меня, рыцарь Нильс, не поеду дальше. Все кончено, настал мой смертный час! Там, у входа пещеру, караулит меня злосчастная моя судьба. Рыцарь Нильс утешает короля: — Твоя судьба, король Магнус, править королевством, а моя — спасти своего короля. Но король Магнус печально качает головой. — Ах, рыцарь Нильс, ты честно служил мне, только все понапрасну, видно, суждено мне умереть. Прощай же, мой самый верный друг на земле! Рыцарь Нильс отвечает: — Я с радостью спасу своего короля. Да будет со мной удача! Прощай, король Магнус, мы более не свидимся с тобой, вспоминай же меня иногда, когда будешь править королевством. Пятеро лучников нетерпеливо поджидают короля у входа в пещеру. Радостно и жестоко горят их глаза. Герцог обещал набитый золотом кошелек тому, кто вернет короля в темницу. — Ясное дело, король прячется в пещере. Сейчас его выманим оттуда! Поглядите-ка, он сам выходит из этой норы и ведет коня под уздцы, а конь его громко ржет. До чего же красив король, копна его белых волос так и светится на солнце, красный бархатный камзол поистрепался, однако всякому видно, что это королевская одежда. Радуйтесь, лучники, вот ваш узник, хватайте его, что ж вы смутились и уставились в землю? Нелегко поднять руку на короля, да и глядит он на них так смело и отважно. Но вот он протягивает перед руки: — Вяжите меня, везите в замок Вильдгавель, видно, родичу моему герцогу не терпится со мной повстречаться. Чему быть, того не миновать. Стыд и срам всему королевству принес злодейский замысел герцога, и он будет за это в ответе. Шлите к нему гонца с вестью, что родич его схвачен, пусть палач наточит меч поострее! Ведь меч прождал понапрасну целых два часа, покуда король скрывался от палача. Поглядите, вот едет пленник обратно в герцогский замок, он сидит в седле со связанными руками прямо и спокойно... А вокруг в лесу до того красиво! Он слышит, как поют птицы, как жужжат шмели, слышит в последний раз. Он видит, как искрятся росинки на цветах и травах, как блестят и плещутся волны Вильдгавельсунда. Ах, видит он всю эту красоту в последний раз! Вот уже опускается со страшным скрипом замковый мост, открываются тяжелые дубовые ворота, узник въезжает во двор замка Вильдгавель. А где же прячется герцог, отчего не встречает он своего любезного родича? Герцог занемог и лежит в постели за тяжелым пологом. Хоть и болен герцог, а обрадовался вести, что король пойман. Герцог тут же повелел палачу быть наготове, а советникам своим — собраться во дворе. Одно лишь сильно печалит его, что сам он, сломленный недугом, лежит в постели в тот час, когда ему суждено начертать кровью свое имя в книге истории. Ах, как нетерпеливо он ждал этого часа, хоть бы скорее он настал. Песок в песочных часах сыплется так медленно, и на дворе все тихо. Ах, как тяжко герцогу ждать, но тот, кто творит зло, не ведает всю жизнь ни сна, ни покоя. Наконец-то на дворе затрубили трубы, забили барабаны. Дождался герцог заветного часа. Тело его колотит озноб, но он должен встать и подойти к окну. В последний раз хочет он взглянуть на родича своего — короля Магнуса. Он видит залитый солнцем двор, расфранченных толстопузых советников, видит своих кнехтов с поднятыми копьями, они выстроились вокруг красного ковра, а на ковре стоит кто-то... ну конечно, это его родич король Магнус. Ах, эта светлая копна золотистых волос, как она сияет на солнце! На глазах у него черная повязка, а руки связаны! Как же он дрожит сейчас, мой любезный родич, король Магнус, как страшно ему потерять свою молодую жизнь! Нет, тот, кто стоит сейчас на красном ковре, не боится потерять свою молодую жизнь за друга. Кукушка кукует на дубе во дворе, а глухой стук барабанов смолкает. Мужайся, рыцарь Нильс, будь сильным и храбрым до конца. Меч падает, и в тот же самый миг из леса доносится звук боевой трубы. Как страшно разносится он над лесом и озером, как страшно вторит ему эхо в горах. Слышишь стук копыт, ржание коней, слышишь бряцанье копий и мечей? То скачут королевские конники, колышутся перья на шлемах, блестят доспехи на солнце. Берегись, коварный герцог, готовься К битве! Со страхом смотрит герцог на королевское войско, он хохочет, и хохот его страшен: — Опоздали, люди добрые, опоздали, нет больше короля Магнуса. Поворачивайте коней да скачите домой. Теперь я король этого королевства. Едва он успел вымолвить эти слова, как увидел такое, от чего у него кровь застыла в жилах. Святая сила, кто это едет впереди всех на белом, как снег, жеребце? Чьи это волосы светятся золотой шапочкой на солнце? У кого такие печальные глаза? Неужто он воротился с того света, неужто передо мною привидение? Нет, вероломный герцог, перед тобой родич твой, король Магнус, жив и невредим. Трепещи же, черная душа, моли небеса о прощении! Жестокой была битва в то кровавое июньское утро, когда пал замок Вильдгавель, и герцога постигла кара. Стрелы летят так густо, что небо потемнело, к крепостным стенам приставляют осадные лестницы, разгоряченные кони плывут через пролив. Звонит осадный колокол, вот замок загорелся, дым закрыл солнце. Герцог умирает со стрелой в груди... Так окончил жизнь этот жестокий злодей! Замок должен исчезнуть до захода солнца. Его разберут камень за камнем и сровняют с землей. О, мрачный замок, пришел наконец твой час! Исчезни с этого зеленого холма! Но вот бой окончен, и все затихло. Король Магнус стоит, роняя слезы, на том месте, где рыцарь Нильс отдал свою молодую жизнь за жизнь короля. Вокруг столпились рыцари, одолевшие врага. Плача, король говорит им: — Рыцарь Нильс из Дубовой Рощи. Запомните навсегда это имя! В его руках была судьба королевства! Ему мы обязаны всем! Жил-был мальчик на лесном хуторе. Мальчика звали Нильсом, а хутор прозывался Дубовой Рощей. Случилось так, что мальчик тяжело заболел. Семнадцатого июня под вечер его оставили в доме одного. Ему стало совсем плохо, и, когда мать вернулась с выгона, где доила корову, он лежал в бреду. Мать решила, что он умрет и никогда больше не увидит восход солнца и цветущую землю. Всю ночь он метался в бреду. Но ранним утром восемнадцатого июня он открыл глаза, совсем здоровый. То-то счастья было в бедном домишке! Мать, отец, младшие братья и сестры столпились у его постели в чистой горнице, радуясь, что он жив. Мать подняла штору и впустила в горницу утреннее солнце. Братишки и сестренки принялись потчевать Нильса свежей земляникой, они нарвали ее в лесу и нанизали на соломинку, радуясь тому, что Нильс живой и может съесть первые земляничинки. — Мы нашли их на пригорке подле Королевской пещеры, — рассказали они. — А теперь возьмем лодку и поплывем на Вильдгавельхольмен поглядеть, может, и там ягода поспела. Помнишь, Нильс, сколько ее было там прошлым летом? — Ничего Нильс не помнит,— сказала мать,— ведь он так сильно хворал. Окно было распахнуто, и в горницу струились ароматы и звуки лета, стоял июнь, вокруг хутора цвели сирень и ракитник. И опять без устали куковала кукушка. Но теперь ее плач доносился издалека, она куковала где-то по другую сторону озера, на острове Вильдгавельхольмен. Астрид Лингрен

Менестрель решил малость поработать сказочником. Ещё бы - рассказывать и сочинять истории ему нравилось всегда, так почему бы не сделать это здесь? У меня одна просьба к Леди - можно тоже будет просто сборник как Minstrelsy? А то сказки затеряются во флуде и комментариях. Вообще зачем я это делаю, у меня и так в метках на блоге есть полный сборник сказок... Но всё-таки. Надеюсь сказки понравятся. Небольшое пояснение. Сказки здесь исключительно литературные, т.е. не просто народные, авторские, длинные, красивые. Исключение народности - это сказки, допустим, Братьев Гримм, Аксакова и т.п. В основном сказки тут... не вполне себе детские. Будут и уже есть - с рисунками. Вот как-то так. Побуду немного сказочником.

мы форумчане, познакомились на форуме - где искать границы? мы это могли на форуме написать...

*менестрель почесал кончик хвоста, подумал, вспомнил, что хвоста у него отродясь не бывало, тихонечко вздохнул. хотел что-то ответить в плане того что можно назвать убийством а что естественной смертью... но почему то промолчал*

ракомоны Крагл видать не опечатка: Тёмный менестрель (14:08:41 28/06/2007) что ел cragle (14:09:00 28/06/2007) харчо и ракомоны с котлетой Тёмный менестрель (14:09:08 28/06/2007) ракомоны че это? cragle (14:09:36 28/06/2007) макароны ))) Тёмный менестрель (14:10:05 28/06/2007) фкопирайты!!!

да, менестрели они такие.

менестрель поет с самого утра... Мой горец - парень удалой, Широкоплеч, высок, силен; Но не вернется он домой, Он на изгнанье осужден. Как мне его вернуть, О, как его вернуть? Я все бы горы отдала, Чтоб горца вновь домой вернуть. Соседи мирно спять в домах, А я брожу в тиши ночной; Сажусь и плачу я впотьмах О том, что нет его со мной. Как мне его вернуть, О, как его вернуть? Я все бы горы отдала, Чтоб горца вновь домой вернуть. Ах, знаю, знаю я, кого Повесить надо на сосне, Чтоб горца, друга моего, Вернуть горам, лесам и мне. Как мне его вернуть, О, как его вернуть? Я все бы горы отдала, Чтоб горца вновь домой вернуть. Хелависа

я давно ответил. убить нахрен птенца вместе с червяками а потом с горя застрелиться самому.

это не форумная. это асечная. сразу после написания оного слова крагл взвыл как олень

у меня другое мнение.

Там про гуманизм ни слова. Там про людей.

я? когда? где?

угу. все люди браться и будто делят наследство...

кстати тоже не могу отличить регби от американского футбола а ещё - стыдно, но почти не могу отличить марки машин одну от другой

фигуральнее ты себе и представить ничего не могешь! тебе её жалко? экий ты жалостливый...

я, крагл, Рикки... ты всё пропустил